Аля Кудряшева

И ты идешь по городу, и за тобой летят бабочки ​

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

----------------
2007.
Ссылка на жж автора

 

Как вам такой образ Бога?


Есть люди, которые пишут такое прозрачное, как горное озеро с узкими берегами.
Они сочиняют его и тут же прячут, чтобы никто, не дай бог, не топтал ногами,
оно настолько тонкое , незаметное, как платье у короля, только настоящее,
залётное, неземное, за-летнее, чем-то насквозь заоблачным нас поящее.

Есть женщины, которые выглядят столь прекрасными,
что даже стыдно дышать с ними тем же воздухом,
они на тебя посмотрят - ну только раз, на миг -
и можно счастливым сдохнуть, и каждый, вот, сдыхал,
они такие легкие, незнакомые,
одновременно слабенькие и сильные -
вот кажется только что ведь поил молоком ее,
кормил с ладошки дольками апельсинными,
она смеялась, думала что-то важное
спросила что-то типа: "посуду вымыл ведь?",
потом взглянула нежно глазами влажными -
и ты от счастья слова не можешь вымолвить.

Есть время - оно для каждого очень разное,
когда становишься частью чего-то общего,
допустим где-то на громком звенящем празднике
а может, в ночь пробираясь по лесу ощупью,
твои движенья становятся слишком плавными,
и руки неловко застыли, мелодий полные,
и значит, здесь твоя нота одна, но главная,
сыграй ее, ну, пожалуйста, так чтоб поняли.

Есть тот, у которого с нами одни лишь хлопоты,
одни заботы, бессоницы и лишения,
ему и так тяжело, он сжимает лоб, а ты
и я глядим и ждем какого-то утешения,
и ждем дороги правильной и единственной,
так, чтоб пойти и выйти куда захочется.
Стоит - замучен, тощ совсем, неказист - спиной,
наверно, стонет - когда же всё это кончится.

А что поделать - сам ведь всё это выдумал,
копайся теперь в их обидах, изменах, ревности,
он оглянулся и извинился - выйду мол,
вернусь и отвечу каждому по потребностям.
Сидит на крыльце и смотрит с испугом на руки -
зачем всё это, оно ж никому не нравится,
а небо уже над ним разожгло фонарики,
и дышит холодом - ох, артрит разыграется.

А в доме пахнет лекарством,
горелой кашею, болит висок и сердце стучит всё глуше и...
и он опускает голову, нервно кашляет
и хрипловатым голосом: "Я вас слушаю..."