Грошовый крестик

Лена стояла возле проруби, из которой по утрам и вечерам брали воду для монастырских нужд. Сегодня впервые не было мороза, и прорубь к вечеру не спряталась под ледовой крышкой. Лена глянула в воду: из тёмной зеркальной глади на неё смотрела уставшая женщина лет пятидесяти, из-под тёмного платка выбивались седеющие прядки тонких ломких волос и перечёркивали линии морщин.
– Сколько крестов, – подумалось Лене, – как на кладбище. – Она посмотрела наверх.
Небо ещё было бледным, сквозь матовую воздушную пелену просвечивало холодное солнце, по темнеющим уже краям выбиваясь розоватыми всполохами.
– Конец зимы, – вздрогнула Лена, – скоро больше не будет этого постоянного ощущения зябкости и одиночества. – Ей совсем не хотелось вспоминать начало зимы, когда весёлые снежинки искрились в морозном воздухе и растворялись в нём вместе с задорным громким смехом Паши. Он подхватывал её сильными руками и поднимал высоко-высоко, и смеялся, что плафон фонаря, под которым они стоят, очень идёт Лене, и что это самая лучшая шляпка на свете, и они – самая счастливая пара на земле. А Лена таяла в его горячих объятиях, не пряча своего счастливого лица.
Сердце заныло, и Лена уронила лицо в холодные ладони.
А когда она плакала, он вытирал неловкими пальцами ускользающие слезинки и по-детски утешал, причмокивая и приговаривая.
Он приходил ненадолго, но Лена жила им каждую минуту. Просыпалась с радостными мыслями о нём и засыпала, представляя себя в его объятиях. Но на Новый год он не пришёл и не позвонил. И на сердце появилась первая зарубка. А потом она узнала, что Паша женат. Он говорил, что у них с женой всё плохо и живут они только из-за дочери. Но Ленино сердце подсказывало ей совсем другое.
После Рождества Паша принёс букет белых хризантем, а потом долго молчал, загадочно улыбаясь. И когда Лена стала тормошить его, он достал из кармана пиждака маленькую бархатную коробочку красного цвета.
Лена вспомнила, как она тогда вся замерла и превратилась в натянутую струну, а Паша улыбался и кивал головой на коробочку: открывай, мол, давай.
Лена раскрыла и ахнула: в углублении для кольца был вставлен маленький золотой крестик.
– Ты что, это же дорогой подарок, я не возьму, – стала отказываться она, пряча от него свою неловкость: ей казалось, что Паша догадался, о чём она думала, открывая коробочку.
– Дорогой, – согласился довольно Паша, – а кто тебе ещё такой купит?
– Никто, – согласилась Лена, зная, что её денег еле-еле хватает до зарплаты.
– Я тебе ещё и цепочку куплю, – пообещал Паша и обнял её крепко-крепко, и Лена доверилась ему.
Лена замотала головой, отгоняя воспоминания, от которых в груди жгло, словно там находились раскалённые угли. Она расстегнула ворот куртки и нащупала на груди тоненькую верёвочку с этим самым золотым крестиком. Точно также она схватилась за неё тогда, когда столкнулась с ним в магазине. Паша был не один. Паша, оказывается, никогда и не был один. Он смотрел на свою жену с нежностью и уговаривал купить какую-то кофточку, которая очень ей идёт. И их дочь-подросток вторила отцу, прижимаясь к нему. Лена не верила своим глазам: «Он же говорил, что они не живут вместе», – сердце бешено колотилось, выпрыгивая из груди, рука автоматически стала нащупывать крестик, и тут Паша увидел её. Он смотрел на неё так, словно защищал свою семью от опасности. И этой бедою была она, Лена.
– Нет, нет, нет, – Лена мотала головой, смахивая болючие слёзы. Она уже второй месяц жила в монастыре, стараясь вдали от города справиться со своим чувством. Она понимала, что Паша и не любил её никогда, так, подыгрывал ей и всё. От этого понимания Лене становилось ещё больнее. –

Вот, и в монастыре от этого не скрыться, – горько вздохнула она, – хоть в прорубь лезь, – и Лена наклонилась над чернеющим водным окном. Но тут крестик соскользнул с груди и нырнул в прорубь маленькой юркой рыбкой, оставив на поверхности рябь. А Лена смотрела и смотрела в тёмный окоём. И вдруг раздался мерный удар монастырского колокола.
– Ой, что же это я? – спохватилась Лена. – Вечерняя служба началась. – И она поспешно стала подниматься по тропинке вверх.
Когда Лена вошла в храм, сестры уже стояли на молитве. А по окончании её во время чина прощения Лена покаялась инокине:
– Матушка, я крестик в проруби обронила.
– Дорогой был? – спросила инокиня и тут же прошла в лавку, достала с полочки небольшой ящик и начала рыться в нём. Лена приплелась за ней следом.
– Золотой, – вздохнула Лена.
– Как золотой, настоящий золотой? – сокрушалась матушка.
– Не настоящий, самоварное золото, грошовое, – отшутилась Лена, а внутри почему-то эхом повторилось: грошовое. – Грошовый крестик, – проговорила она про себя и прислушалась: ничего не болело, на душе было тихо.
– А, ну тогда чего жалеть, на-ка вот этот возьми, – и в Ленину ладонь опустился оловянный крест на суровой прочной бечёвке.