Не могу не поделиться...

Мне говорят, что счастье нельзя считать нормой, когда вокруг столько несчастных. Мне не хочется с этим соглашаться. Просто иногда эта жизнь кажется невыносимой, а любая другая — недостижимой. И возникает ощущение, что выбирать не из чего. На самом деле, радость можно извлекать из всего. Как можно из всего извлекать опыт, эмоцию, жизнь, в конце концов. Ведь даже у самой глубокой печали иногда можно взять больше, чем она берёт у нас.
В целом, мы довольно серьёзные люди. Во всяком случае, так всё выглядит со стороны. Из нашей жизни уходит искреннее изумление. И это очень грустная история. Всё труднее видеть изумительное вокруг.

Чем старше становишься, тем сложнее найти что-то такое, на что можно было бы потратить пару лет жизни. Что-то такое, что задало бы интенсивность и смысл твоему существованию. Начинаешь экономить время, словно есть какие-то занятия поважнее. Смерть всё равно опережает нас по очкам.
Когда мы были детьми, мы помнили всё, случалось оно или нет. Теперь мы забываем даже самые очевидные факты. Когда мы считали себя бессмертными, мы не жалели сил и времени на самые бесполезные занятия. Теперь мы не знаем, сколько у нас в запасе, поэтому пытаемся экономить и выбирать только самое целесообразное. Иногда я думаю, что смерть это не самое страшное в жизни. Самая большая утрата, это то, что умирает в нас, пока мы живы.

До недавнего времени мне казалось, что из меня уходит музыка, а это просто освобождалось место для тишины. Нельзя удержать ничего из того, что тебе не принадлежит. Праччет писал, что бывают моменты в жизни, когда люди должны держать, и моменты, когда они должны отпускать. Воздушные шары предназначены для обучения маленьких детей пониманию разницы.
Разница существует во всём, на что бы мы ни обратили взор. Хитрость в том, чтобы принимать её как обычный порядок вещей.

Если смотреть оценивающе на свою нынешнюю жизнь, можно найти массу поводов для недовольства собой, для сожалений или разочарований. С возрастом пора освоить эту тонкую и непростую науку — не смотреть оценивающе на свою нынешнюю жизнь. Соблазн всегда велик, всегда велика опасность промахнуться с ценой. А целесообразность любых претензий к миру равна нулю. В конце концов, мы не на базаре. За наше прошлое, к примеру, никто не даст ломаного гроша. Оно бесценно только для нас самих. Но и мы не можем выменять его ни на будущее, ни тем более на настоящее.

Человек странно устроен. Он находит причины, чтобы уходить и уезжать из мест, куда смертельно хочется вернуться, сразу же, как только перрон оттолкнётся от поезда. Внутри начинает разматываться пульсирующий клубок, и когда от него остаётся только пустая катушка, тебя обступают минотавры со всех сторон. О, это вечное выяснение отношений со своими персональными ручными монстрами… По утрам выводишь их погулять в парк, под несмелое ещё солнце, садишься на парапет и смотришь, как медленно течёт твоя жизнь. Твоя единственная, неповторимая жизнь.
Мир говорит с нами на таком количестве языков, что нужно быть полным профаном, чтобы ничего не расслышать.

Елена Касьян

Она отошла ко Господу 14 июля этого года после нескольких лет борьбы с раком, и даже незадолго до смерти писала очень светлые тексты. Помяни ее, Господи, во Царствии Твоем!

 

Чему учит теория разбитых окон? (Начало)

Нью-Йорк в 80-ых годах был одним из самых опасных мест цивилизованного мира, в городе совершалось полторы тысячи тяжких преступлений ежедневно, а грязные улицы были полны грабителей, бродяг и попрошаек. Особенно постапокалиптический вид имело метро – в нём было опасно ездить даже днём. Грязные и промозглые станции нью-йоркского метрополитена едва освещались и кишели криминальным элементом, а его стылые вагоны, ещё более замусоренные, чем улицы, были покрыты толстым слоем граффити как изнутри, так и снаружи. Большинство людей проходили через турникеты без жетонов или прыгали поверх, зачастую при этом ломая их вместе с жетоноприемниками.

Именно на этом фоне американские социологи Д. Уилсон и Д. Келлинг в ходе своих размышлений над тем, что движет криминальным поведением, пришли к пониманию принципа, который классически формулируется следующим образом: «Если разбить в здании одно стекло и оно не будет заменено, то через некоторое время в нём не останется ни одного целого окна». Иными словами, пример социальной терпимости к беспорядку, правонарушениям, даже самым мелким, провоцирует мощный рост как их самих, так и более тяжких преступлений.

Одним из первых применений теории разбитых окон явилась деятельность нового директора нью-йоркского метрополитена, Дэвида Ганна. Вступив в должность в середине 1980-ых, он под непонимающим вниманием общественности сосредоточил огромные усилия и средства на борьбе с граффити, увидев в этом и символ, и одну из причин хаоса. На конечных точках маршрутов были установлены моечные пункты, и если вагон приходил с новыми граффити, его отмывали во время разворота или выводили из эксплуатации до полного облагораживания, не смешивая с чистыми. Подростки первое время активно продолжали заниматься вандализмом, пробирались ночью в депо и вновь все разрисовывали, но сотрудники метро день за днем методично продолжали отмывать вагоны – и их энтузиазм быстро поутих. В 90-ые годы к этому был добавлен ужесточенный контроль за безбилетниками, и к концу десятилетия в метро стало совершаться на 75% меньше преступлений любого характера. Аналогичные действия были проведены в масштабе всего города. За прицельным сосредоточением усилий на борьбе с игнорируемыми ранее мелкими правонарушениями (разбрасывание мусора, граффити, непристойное поведение, пьянство в общественных местах) последовало резкое снижение как их числа, так и числа более тяжких преступлений, а Нью-Йорк к смене тысячелетий стал одним из самых безопасных мегаполисов мира.

Нужно признать, что теория разбитых окон подвергалась критике и вызвала много споров, однако мало у кого вызывает сомнения тот факт, что она помещает в криминологическую плоскость важнейшую движущую силу человеческого поведения, в том числе разрушительного – инстинкт подражания. Когда многие люди перепрыгивают через турникеты и никто их не останавливает, другие, тоже не горящие желанием платить за жетоны, следуют их примеру, а за ними третьи, воспринимая сигнал социального одобрения или по крайней мере равнодушия. Нарушение этими людьми ряда мелких норм делает их терпимее к идее нарушения норм более значимых как ими самими, так и окружающими, что разгоняет процесс ещё больше, нагнетая совокупную криминальную обстановку в целом. Лев Толстой приводит прекрасную аллегорию, показывающую как теория разбитых окон работает в сфере моральной жизни личности («Путь жизни»):

Чисто обутый человек осторожно обходит грязь, но раз оступился, запачкал обувь, он уже меньше остерегается, а когда видит, что обувь вся испачкана, уже смело шлёпает по грязи, пачкаясь всё больше и больше. Так и человек смолоду, пока он ещё чист от дурных и развратных дел, бережётся и сторонится от всего дурного, но стоит раз-другой ошибиться, и он думает: берегись, не берегись, всё то же будет, и пускается во все пороки.
Правда состоит в том, что абсолютное большинство людей, в том числе весьма умных, обладает подвижными и неустойчивыми понятиями о границе между дозволенным и недозволенным. Обыкновенно мы лишь гордо уверяем себя, будто нашими решениями движут убеждения и принципы, в то время как они определяются множеством случайных внешних влияний, и пример – важнейшее из них.

Дэниел Ариэли, крупнейший специалист в современном мире по поведенческой экономике, провёл большую серию качественных экспериментов, подтверждающих это. В одном из них людям раздавались листочки с 20 простыми математическими задачами, которые любой мог легко решить при условии достаточного количества времени. Людям нужно было решить столько задач, сколько они успеют за 5 минут, и за каждую решенную задачу по условию им выплачивалась некоторая сумма денег. По истечении времени экспериментаторы говорили: «Положите свои ручки и посчитайте, сколько задач вы успели выполнить правильно. Затем возьмите свои листочки и пройдите в заднюю часть аудитории, уничтожьте их пропустив через шредер, затем возвращайтесь и назовите количество правильно выполненных вами задач, после чего вам заплатят соответственно». Чего участники эксперимента, однако, не знали, так это того, что шредер был модифицирован и впоследствии исследователи могли восстановить информацию и узнать, сколько люди решили задач в действительности. Было обнаружено, что в среднем люди решали 4 задачи, хотя сообщали о решении 6.

Во второй версии эксперимента в аудиторию сажался человек, который за 30 секунд до истечения времени вставал и заявлял, что он решил все задачи. Участникам эксперимента становилось очевидно, что он сжульничал, потому что он явно не мог решить все задачи за это время, однако руководители эксперимента платят ему в полном объеме и не выражают никакой подозрительности. Значит, обман не получает осуждения и сходит с рук. Уровень нечестности участников эксперимента повышается.

В третьей версии посаженный актёр одет в толстовку с символикой другого университета, соперничающего с тем, к которому принадлежат остальные участники эксперимента. Когда он получает плату за выполнение всех 10 заданий, пример нарушения правил и обмана исходит от представителя другой, конкурентной социальной группы, – уровень нечестности даже несколько падает (работает желание морально самоутвердиться на контрасте: «я не такой как он»).

В четвёртой версии людей перед испытанием спрашивали, сколько заповедей из Библии они помнят и могут назвать. Сам этот факт заметно снижает количество людей, прибегающих к обману. В ином эксперименте обнаружилось, что люди часто обманывают на деньги и жульничают в отношении экспериментаторов, которые ведут себя с ними невежливо, и, наоборот, уровень честности в отношении любезных и приятных экспериментаторов резко возрастает.

 

(Продолжение)

Всё это прекрасно иллюстрирует чрезвычайную ситуативную подвижность людских представлений о допустимом и зависимость решений от множества случайных факторов и обстоятельств, а не неких устойчивых убеждений и моральных принципов, как многие продолжают наивно полагать. Выбор между честностью и нечестностью, порядочностью и подлостью постоянно определяется даже столь банальными вещами, как настроение, физическое самочувствие, личная симпатия или антипатия к тому или другому человеку, заговорили ли с нами предварительно о Библии или о чем-то другом – в общем, практически любой мелочью. Стоит ли в этом свете удивляться власти примера? Довлатов справедливо отмечает («Зона»):
Зло определяется конъюнктурой, спросом, функцией его носителя. Кроме того, фактором случайности. Неудачным стечением обстоятельств. И даже — плохим эстетическим вкусом. Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов? (Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.) Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой? Ничего подобного. Их написали простые советские люди. Означает ли это, что русские — нация доносчиков и стукачей? Ни в коем случае. Просто сказались тенденции исторического момента.
Разумеется, существует врожденное предрасположение к добру и злу. Более того, есть на свете ангелы и монстры. Святые и злодеи. Но это — редкость. Шекспировский Яго, как воплощение зла, и Мышкин, олицетворяющий добро, — уникальны. Иначе Шекспир не создал бы «Отелло». В нормальных же случаях, как я убедился, добро и зло — произвольны. Так что, упаси нас Бог от пространственно-временной ситуации, располагающей ко злу. Одни и те же люди выказывают равную способность к злодеянию и добродетели. Какого-нибудь рецидивиста я легко мог представить себе героем войны, диссидентом, защитником угнетенных. И наоборот, герои войны с удивительной легкостью растворялись в лагерной массе.
Разумеется, зло не может осуществляться в качестве идейного принципа. Природа добра более тяготеет к широковещательной огласке. Тем не менее в обоих случаях действуют произвольные факторы. Поэтому меня смешит любая категорическая нравственная установка. Человек добр!… Человек подл!… Человек человеку — друг, товарищ и брат… Человек человеку — волк… И так далее. Человек человеку… как бы это получше выразиться — табула раса. Иначе говоря — всё, что угодно. В зависимости от стечения обстоятельств. Человек способен на всё — дурное и хорошее. Мне грустно, что это так. Поэтому дай нам Бог стойкости и мужества. А еще лучше — обстоятельств времени и места, располагающих к добру.
Один из главных выводов из этого всего состоит в том, что не наши увещевания, а наши дела, то, как мы выстраиваем свою жизнь, наша личность создают среду, формирующую поведение людей вокруг, в том числе детей, — и эту ответственность необходимо сознавать. В свою очередь мы и наши нравственные решения тоже испытываем глубокое влияние среды, создаваемой личностями тех, кто вокруг нас, примерами их образа жизни, его упорядоченностью или беспорядочностью, потому столь важно избирательнее относиться к кругу своего общения. Далее, демонстрируя другим людям беспорядок в своей жизни, в любой её сфере от самых фундаментальных до нашего внешнего вида, показывая в ней битые стёкла, мы нередко провоцируем их этот беспорядок увеличить и бросить пару-другую камней в ещё целые окна.

Малые прегрешения, малые правонарушения, малые нарушения дисциплины, малые предательства самого себя, отступления и компромиссы лежат в основе всякого масштабного краха и падения. Мы обманываемся их кажущейся малостью и не видим их накопительной стихийной мощи, незаметной для глаза и потому особенно опасной.

Разбитые окна, где бы они ни находились, внутри ли нас самих или в пространстве вокруг, необходимо потому своевременно заменять, иначе их бой неизбежно превращается в ускоряющуюся цепную реакцию. Это позволяет сберечь всё здание целиком от преждевременного распада и посылает во внешний мир сигналы, создающие «обстоятельства времени и места, располагающие к добру», о которых пишет Довлатов, меняя его к лучшему куда сильнее, чем может показаться на первый взгляд.

Олег Цендровский