Просматривает записи дневников в категории: Царь в Церкви. Кто он?

видео:
Патриарх Алексий II. Правда и последние слова

М. А. БАБКИН
CВЯЩЕНСТВО И ЦАРСТВО (РОССИЯ, НАЧАЛО ХХ В. — 1918 — 1918 Г. )
исследования и материалы.

полный текст книги:
http://apocalypse.orthodoxy.ru/lib/Priesthood_and_Kingdom.pdf

ИЗ ОТЗЫВОВ РЕЦЕНЗЕНТОВ И ОППОНЕНТОВ:
_____
Тема, выбранная автором рецензируемой книги, во многом является дискуссионной…
Книга Бабкина заставит не только по-новому взглянуть на определяющие годы русской истории, но и по-новому самоопределиться в нашем отношении к этой истории, как бы мы ни относились к церкви, к монархии, к России, к революции.
Валентин Асмус, протоиерей (МДА, ПСТГУ). Вопросы истории. 2008. № 2. С. 175.
_____
Рецензенты: доктор исторических наук, профессор А.А. Данилов доктор исторических наук, профессор Л.Г. Косулина
Бабкин М.А. Священство и Царство (Россия, начало XX в. — 1918 г.). Исследования и материалы. — М.: Индрик, 2011. — 920 с.; ил. ISBN 978-5-91674-077-6

В монографии освещаются взаимоотношения церковно-иерархической и царской властей, церкви и государства в судьбоносное для России время. Предлагается принципиально новая трактовка целого ряда событий русской истории.​

Модели церковно-государственных отношений, разрабатывавшиеся духовенством в 1905–1917 гг., позиция Святейшего синода в период Первой российской и Февральской революций, а также восстановление патриаршества анализируются главным образом с точки зрения историко-богословской проблемы «священства-царства». В этом же контексте исследуется отношение Поместного собора 1917–1918 гг. к свержению монархии, к Временному правительству, политике советской власти, а также к «послереволюционной» судьбе Царской семьи и убийству государя Николая II.

Значительное внимание уделено анализу различных богослужебных чинов, молитвословий и титулований. Их изменения, произведённые в 1900–1918 гг., рассматриваются как опре- делённые показатели отношений духовенства Русской церкви к православному императору и светским внеконфессиональным властям. ​

В книге подробно освещается общественно-политическая позиция высшего и рядового духовенства в период Февраля 1917 г.

Исследование базируется на массе источников. Монография снабжена научно-справочным аппаратом, содержит приложения с соответствующими документами, материалами и статистическими сведениями. Она рассчитана на историков, политологов, социологов, теологов и всех, интересующихся историей Отечества и Русской православной церкви.​

Цитата 3:

Кроме того, обратим внимание, что под всеми «революционными» синодальными определениями 6-9 марта стоят подписи всех членов Синода. Следовательно, остаётся одно из двух: или признать рассмотренные выше определения Синода официальной точкой зрения ПРЦ, или предположить, что будто в дни испытаний и опасности не нашлось ни одного члена Синода, который бы выступил в защиту достоинства Церкви, и тем самым допустить духовную смерть членов Святейшего Правительствующего Синода. Последнее нам кажется достаточно безрассудным. Тем более что позже со стороны официального духовенства упомянутые определения Синода не осуждались и не пересматривались. Остаётся принять мнение Синода как авторитетное и официальное мнение ПРЦ о событиях февраля и марта 1917г.

Понять же мотивы клятвопреступной деятельности Синода можно с учетом проблемы «священства-царства». Духовенство знало, что светская власть – народовластие – не обладает трансцендентной, харизматической природой, как власть царя и священства. (Божественный характер которых отражён, например, в чинопоследовании коронования и миропомазания императора на царство, в церковном таинстве рукоположения во священство и др.) Одобряя свержение самодержавия и приводя народ к присяге революционной власти, духовенство придавало закономерный и законный характер упразднению харизматической государственной власти с той целью, чтобы обеспечить существование в стране, по сути, любой формы власти, лишь бы та не обладала Божественной харизмой. То есть основной мотив революционности духовенства заключался даже не в получении каких-либо свобод от Временного правительства, в которых отказывал император, не в «освобождении» Церкви от государственного «порабощения», а в первую очередь – в своём желании уничтожить, свергнуть царскую власть как харизматического соперника[70]. Осуществить же это для того, чтобы только самому духовенству быть единственной властью, обладающей Божественной природой, чтобы обеспечить себе монополию на «ведение», «обладание» и «распоряжение» «волей Божией». И вместе с тем для того, чтобы на практике доказать свой тезис: «священство выше царства»; «священство – вечно, божественно и непреложно, а царство земное – изменчиво, бренно и преходяще». Именно по причине противостояния священства царству вопрос даже о теоретической возможности установления в России хотя бы конституционной монархии официальными органами церковной власти в 1917 г. не рассматривался. Но официальная политика Синода ПРЦ была с первых чисел марта направлена на приветствие и узаконивание народовластия.

Иными словами, революционные действия духовенства объясняются, по нашему мнению, его стремлением разрешить известную историко-богословскую проблему «священства – царства». При уничтожении царской власти снимался и сам предмет многовекового спора о преобладании в государстве власти царя над властью первосвященника или власти первосвященника над царем[71]. Фактическое одобрение Синодом свержения царской власти, поддержка им революционных событий марта 1917 г., а также факт избрания в ноябре 1917 г. на Поместном соборе ПРЦ патриарха (первосвященника) дают основание для исследования российской революции с точки зрения проблемы «священства – царства».

Рассмотренные выше факты позволяют сделать ряд выводов, при формулировке которых позволим себе повторить некоторые из наших тезисов.

• Во-первых, несмотря на фактическое отсутствие отречения от престола Дома Романовых, синод открыто изъял из богослужебных чинов поминовение царской власти. Тем самым царская власть в Церкви (и соответственно в обществе, в государстве) оказалась уничтоженной «духовно», то есть фактически оказалась преданной церковно-молитвенному забвению, стала поминаться в прошедшем времени. Как следствие этого, действиями Синода была ликвидирована возможность монархической альтернативы народовластию и революция получила необратимый характер. При том, что до решения Учредительного собрания о форме власти в России говорить об упразднении царского правления можно было лишь теоретически.

• Во-вторых, Св. синодом ПРЦ революционные события февраля – марта 1917 г. официально были объявлены в качестве «свершившейся воли Божией» и за начало «новой государственной жизни».

• В третьих, смена государственной власти, произошедшая в России 3 марта, носила временный характер и была, на наш взгляд, обратима (в том смысле, что авторитарную власть еще возможно было реформировать в конституционную монархию)[72]. Синод же фактически упразднил «царские дни» до соответствующего постановления Временного правительства. Чем, по нашему мнению, предвосхищалось решение Учредительного собрания о форме правления и, как следствие последнего, – решение о государственных праздниках. Таким образом, Синоду принадлежит приоритет в упразднении государственно-религиозных праздников Российской империи – «царских дней».

• В-четвёртых, ПРЦ также принадлежит временной приоритет в узаконении российской демократии (народовластия). Если Россия была провозглашена А.Ф.Керенским республикой через шесть месяцев после революционных событий февраля – марта 1917 г., то Св. синодом «молитвенно-духовно» (и «богословски», и «богослужебно») – уже через шесть дней.

• В-пятых, члены Св. синода, приведя православную паству к присяге на верность Временному правительству и не освободив народ от действующей присяги на верность императору, по сути благословили клятвопреступление.

• В-шестых, действия Синода в феврале–марте 1917 г. послужили одной из причин безмолвного исчезновения с российской политической сцены правых партий, православно-монархическая идеология которых с первых чисел марта 1917 г. оказалась фактически лишена поддержки со стороны официальной Церкви.

Таким образом, несмотря на то, что в ликвидации власти российских самодержцев были заинтересованы различные социальные группы общества и многочисленные политические организации, подготовлявшие и осуществлявшие Февральскую революцию, членам Святейшего правительствующего синода Православной Российской Церкви также принадлежит одна из ведущих и определяющих ролей в свержении монархии в России, в закреплении завоеваний буржуазно-демократической революции[73].
-------------------------------------
ПРИМЕЧАНИЯ:
01. Успенский Б.А. Царь и патриарх. Харизма власти в России: Византийская модель и её русское переосмысление. М., 1998. С.

02. Как известно, борьба за власть, за верховенство в государстве порождала конфликты, вплоть до вооружённых, между императорами и первосвященниками (что в прошлом являлось характерной особенностью церковно-государственных отношений в Западной Европе) (Мосс В. Догматическое значение православного самодержавия. М., 1997. С. 25–26).

03. Лукин Н.М. Революция и церковь. М., 1923. С. 36; Духовенство и русская контрреволюция конца династии Романовых. М., 1930. С. 156; Рыбкин Г. Православие на службе самодержавия в России. М., 1930. С. 56; Попов М.В. Церковь в годы реакции и революции: Опыт краевед. исслед. Иваново-Вознесенск, 1931. С. 91; Базыкин С. Церковь в борьбе с революционным движением при самодержавии. М., 1939. С. 22; Кандидов Б.П.Церковь и Февральская революция. М., 1934. С. 96; Олещук Ф. Борьба церкви против народа. М., 1941. С. 139; Боговой И. Церковная революция: (К расколу среди православ. духовенства). Архангельск, 1922. С. 16; Введенский А.И., протоиер. Церковь и государство: Очерк взаимоотношений Церкви и государства в России 1918–1922 гг. М., 1923. С. 253; Титлинов Б.В., проф. Церковь во время революции. Пг., 1924. С. 196; Емелях Л.И. Крестьяне и Церковь накануне Октября. Л., 1976. С. 183; Гордиенко Н.С. Современное русское православие. Л., 1987. С. 304; и др.

04. Плаксин Р.Ю. Крах церковной контрреволюции. 1917-1923 гг. М., 1968. С. 192; Церковь в истории России (IX век – 1927 г.): Крит. очерки М., 1967. С. 336; Грекулов Е.Ф. Церковь, самодержавие, народ. (2-я половина XIX – начало XX в.) М., 1969. С. 184; и др.

05. Осипова Е.С. Политика православной церкви в период подготовки Октябрьской революции (март-октябрь 1917 г.). М., 1966. С. 279; Копенкин Э.Г. Социально-политическая и идеологическая переориентация Русской Православной Церкви в предреволюционной России как фактор эволюции православия. Л., 1973. С. 181; Снигирееа Э.А. Политическая переориентация русского православия в первое десятилетие Советской власти. 1917-1927 гг. Л., 1974. С. 202; Новиков МЛ. Новые тенденции в идеологии и деятельности православия. М., 1971. С. 32; Михайлов ГЛ., ЗуевЮ.П. Критика богословской фальсификации истории России. М., 1977. С. 62; и др.

06. Кандидов Б. Указ. соч. С. 19, 21; Олещук Ф. Указ. соч. С. 16; Титлинов Б.В. Указ. соч. С. 55-57.

07. Алферьев Е.Е. Император Николай II как человек сильной воли: Материалы для составления Жития Св. Благочестивейшего Царя-Мученика Николая Великого Страстотерпца. Джорданвилль; М.У., 1983. С. 152; Карташев А. В., проф. Революция и Собор 1917-1918 гг.: (Наброски для истории Русской Церкви наших дней) // Богословская мысль: Тр. Православ. богослов, ин-та в Париже, 1942. Вып. IV. С. 75-101; Никон (Рклицкий), еп. Жизнеописание Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого. К.У., 1958. Т. IV. С. 335; Польский Михаил, свящ. Положение Церкви в Советской России: Очерк бежавшего из России священника. СПб., 1995. С. 131; Боголепов А.А. Церковь под властью коммунизма. Мюнхен, 1958. С. 204; Рар Глеб (А. Ветров). Пленённая Церковь: Очерк развития взаимоотношений между Церковью и властью в СССР. Франкфурт, 1954. С. 113; Степанов (Русак) Владимир, протодьякон. Свидетельство обвинения: В 3 тт. М., 1993; Мейендорф Иоанн, протоиер. Послесловие // Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви. 1917-1945. М., 1996. С. 613-625; Листл Йозеф. Государство и церковь в западной христианской традиции // Церковь и государство в русской православной и западной латинской традициях: Материалы конф. 22-23 марта 1996 г. СПб., 1996. С. 153-172; Смолич И.К. Русская Церковь во время революции: с марта по октябрь 1917 г. и Поместный Собор 1917-1918 гг: (К истории взаимоотношений между государством и церковью в России) // История Русской Церкви. М., 1997. Кн. 8: 1700-1917 гг. Ч. II. С. 720-743; Серафим (Кузнецов), игумен. Православный царь-мученик/Сост. С. Фомин. М., 1997. С. 664; Щульц Г., проф. 1914-1918 гг. как поворотный пункт в церковной истории России // Церков.-ист. вести. М., 2001. № 8. С. 101-120; и др.

08. Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. М., 1995. С. 511; Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви. 1917-1945. М., 1996. С. 631; Мосс В. Православная Церковь на перепутье. (1917-1999 гг.) СПб., 2001. С. 405.

09. Регельсон Л. Указ. соч. С. 26-28.

10. Останина О.В. Обновленчество и реформаторство в Русской Православной Церкви в начале XX века. Л., 1991. С. 166; Зеленогорский М.Л. Жизнь и деятельность архиепископа Андрея (князя Ухтомскаго). М., 1991. С. 334; Волченкова Т.Б. Некоторые аспекты взаимоотношения интеллигенции и Церкви в России конца XIX - начала XX века. СПб., 1992. С. 12; Бакулин Б. Несвоевременные воспоминания// На пути к свободе совести. М., 1993. Вып. II: Религия и демократия. С. 149-163. Одинцов М.И. Государство и Церковь в России. XX век. М., 1994. С. 171; Соловьёв И. Церковь и революция. // Российская Церковь в годы революции 1917-1918 гг. М., 1995. С. 3-11; Фруменкова Т.Г. Высшее православное духовенство в России в 1917 г. // Из глубины времён. Вып. 5. СПб., 1995. С. 74-94; Сидоров В.П. Социально-политическая доктрина Русской Православной Церкви (XX столетие): Автореф. дис. ... д-ра филос. н. СПб., 1996. С. 34; Царю Небесному и земному верный. Митрополит Макарий Московский, апостол Алтайский (Парвицкий - Невский). 1835-1926 гг. М., 1996. С. 416; Цыпин Владислав, протоиер. Русская Церковь 1917-1925. М., 1996. С. 336; Бовкало А.А. Февральская революция и проблемы взаимоотношений церкви и государства // Церковь и государство в русской православной и западной латинской традициях: Материалы конф. 22-23 марта 1996 г. СПб., 1996. С. 62-76; Фирсов С.Л.Православная церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. СПб., 1996. С. 660; Соловьев А.А. Интеллигенция и Церковь в России в начале XX века: Опыт взаимоотношений: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Кострома, 1997. С. 19; Данилушкин М.Б., Никольская Т.К., Шкаровский М.В. и др. История Русской Православной Церкви. От восстановления патриаршества до наших дней. 1917-1970 гг. Т. 1. СПб., 1997. С. 1020; Фомин С. Россия без Царя // Серафим (Кузнецов), игумен. Православный царь-мученик М., 1997. С. 667-765; Николин Алексей, свящ. Церковь и государство. М., 1997.С. 430; Бычков С.С. Русская Церковь и императорская власть: Очерки по истории Православной Российской Церкви 1900-1917 гг. М., 1998. Т. 1 С. 320; Кашеваров А.Н. Церковь и власть. Русская Православная Церковь в первые годы Советской власти. СПб., 1999. С. 327; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX века). СПб., 1999. Т. 1. С. 548; Шкаровский М.В. Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. (Государственно-церковные отношения в СССР в 1939-1964 гг.) М, 1999. С. 400; Шкаровский М.В. Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви. СПб., 1999. С. 400; Миронова Т. Кровь Его на нас и на детях наших. О грехе отречения русских от своего Царя. // Сборник статей и документов научно-богословской конференции «О канонизации Государя Императора Николая II». М., 1999. С. 63-70; Козлов Н. Царь и священник. // Царский опричник. 2002. № 1 (25). С. 2-4; Фирсов С.Л. Революция 1917 г. и попытки «демократизации» Русской Церкви // Церков.-ист. вестн. М., 2000. № 6-7. С. 196-208; Дионисий (Алферов), иеромонах. Ориентиры: заметки по русской истории. Последний русский Царь и Россия. М., 2001. С. 74; Фирсов С.Л. Русская Церковь накануне перемен. (Конец 1890-х - 1918 г.) М., 2002. С. 623; и др.

11. Кашеваров А.Л. Государство и церковь: Из истории взаимоотношений Советской власти и Русской Православной Церкви. 1917-1945 гг. СПб., 1995. С. 17.

12. Одинцов М.И. Указ. соч. С. 29; Кашеваров А.Н. Государство и церковь. С. 16-17; Фирсов С.Л. Православная церковь и государство... С. 575-576.

13. Цыпин Владислав, протоиер. Указ. соч. С. 3; Фирсов С.Л. Православная церковь и государство... Указ. соч. С. 576.

14. Соловьев И. Указ. соч. С. 4.

15. Данилушкин М.Б., Никольская Т.К., Шкаровский М.В. и др. Указ. соч. С. 93.

16. Леонтьева Т.Г. Вера и бунт, духовенство в революционном обществе России начала XX века // Вопр. истории. М., 2001. № 1. С. 29-43; Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 г. СПб., 2001. С. 349.

17. Лисенкова Л.Н. Политические деятели российской эмиграции об альтернативах революции 1917 г. СПб., 1997. С. 298; Рашидов Ф.А. Революция 1917 г.: партии и политический выбор России: Автореф. дис. ... д-ра. ист. наук. Саратов, 1994. С. 48; Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762-1914 гг. М., 1995. С. 549.

18. Асмус Валентин, протоиер. Царство вечное // Regnum Aeternum (Царство Вечное). М.; Париж, 1996. С. 9.

19. Жевахое Н.Д. Воспоминания товарища обер-прокурора Св. синода Н.Д.Жевахова. М., 1993. Т. 2: Март 1917 - Январь 1920. С. 278-279.

20. Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М.У., 1954. Т. 2. С. 173.

21. РГИА. Ф. 796. Оп. 209. Д. 2831. Протоколы заседаний Синода от 8-27 февр. 1917 г. № 881-1206.

22. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917.1 отд. V стол. Д. 54. Л. 29-31.

23. Жевахов Н.Д. Указ. соч. Т. 1: Сентябрь 1915 - Март 1917. М., 1993. С. 288.

24. Титлинов Б.В. Указ. соч. С. 55.

25. Жевахов Н.Д. Указ. соч. Т. 1. С. 288-289.

26. Всерос. церков.-обществ. вестн. Пг., 1917. № 1. С. 2-3; РГИА. Ф. 796. Оп. 209. Д. 2832. Л. 11 а.

27. Нижегор. церков.-обществ. вестн. Н. Новгород, 1917. № 7. С. ИЗ; Новгор. епарх. ведомости. Новгород, 1917. № 11. Часть неофиц. С. 451.

28. Всерос. церков.-обществ. вестн. 1917. № 1. С. 2-3; Жевахое Н.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 191; Русское слово. М., 1917. № 51. С. 2; № 52. С. 3.

29. Там же. №51. С. 2.

30. Церков. ведомости. Пг., 1917. № 9-15. С. 55; 56; 58.

31. Там же. С. 56.

32. Там же. С. 57, 58.

33. Титлинов Б.В., проф. Указ. соч. С. 56; Деникин А.И., генерал. Очерки русской смуты. Т. 1. Крушение власти и армии. Февраль-Сентябрь 1917 г. Вып. 1. Париж, 1921. С. 10.

34. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917. I отд. V стол. Д. 54. Л. 1, 2, 6, 8-12, 14, 16-18, 20-23, 26-31, 32 а, 34, 36; Кишинев, епарх. Ведомости. Киев, 1917. № 9-10. С 50; Омские епарх. ведомости. Омск, 1917. № 11. С. 4; Владивосток, епарх. ведомости. Владивосток, 1917. № 6. Часть офиц. С. 153; Иркут. епарх. ведомости. Иркутск, 1917. № 5-6. С. 60; Оренбург, епарх. ведомости. Оренбург, 1917. № 9-10. С. 51; Тобол, епарх. ведомости. Тобольск, 1917. № 10. С. 101; Екатеринбург, епарх. ведомости. Екатеринбург, 1917. № 10-11. С. 63; и др.

35. РГИА. Ф. 796. Оп. 209. Д. 2832. Л. 19.

36. ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 6. Л. 15; Соколов Н.А. Убийство царской семьи: Из записок судеб, следователя Н.А.Соколова. СПб., 1998. С. 16-19.

37. РГИА. Ф. 796. Оп. 209. Д. 2832. Л. 16; Церков. ведомости. Пг., 1917. № 915. С. 58-59. Служебник. Пг., 1916. С. 547.

38. Вестн. Времен, правительства. Пг., 1917. № 70 (116). С. 1.

39. РГИА. Ф. 796. Оп. 209. Д. 2832. Л. 16; Д. 2833. Л. 70-73 об.; Церков. ведомости. Пг., 1917. № 16-17. С. 83-86.

40. В этих книгах разным образом поминается все учение Церкви. Государственное, в частности, учение, содержащееся большей частью в суточном круге богослужебных книг, отражает отношение Церкви к государственной власти в виде ектейных прошений и множества различных молитвословий. По частоте поминовения царская власть уступала место только поминовению Божией Матери. Молитвы о царе буквально не сходили с уст Церкви: ежедневно все богослужения начинались и заканчивались поминовениями Помазанника Божияго, власть царя в течение суток славословилась в качестве, например, выражения церковного учения о государственной власти множество раз (Служебник. Пг., 1916. С. 547).

41. По словам о. Сергия Булгакова, «Россия вступила на свой крестный путь в день, когда перестала открыто молиться за Царя» (Булгаков Сергий, свящ. Из «Дневника». // Вестн. Рус. христиан, движения. Париж; и др., 1979. К» 130. С. 256).

42. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. VI отд. III стол. Д. 51. Л. 1-2 об.; Церков. ведомости. Пг., 1917. № 16-17. С. 84; РГИА. Ф. 796. Оп. 209. Д. 2833. Л. 70.

43. Церков. ведомости. Пг., 1917. № 9-15. С. 59; Бесплатное прил. к № 9-15 «Церковных ведомостей» за 1917 г. С. 4; Там же. ... к № 22. С. 2; РГИА. Ф. 796. Оп. 209. Д. 2832. Л. 16 а.

44. Позже отдельные представители духовенства на местах самостоятельно начали вносить аналогичные, почти догматического характера нововведения не только в установленные молитвы, но и в Священное Писание. Например, слова 20-го псалма: «Господи, силою Твоею да возвеселится царь» иногда читались: «...силою Твоею да возвеселится Временное правительство» (Известия Екатеринбург. Церкви. Екатеринбург, 1917. № 13. С. 3).

45. Флоренский Павел, свящ. Параграфы 34, 35, 36 из «Философии Культа» // Regnum Aeternum (Царство Вечное). М.; Париж, 1996. С. 200.

46. Суворов Н.С. Учебник церковного права. М., 1913. С. 212-216.

47. Петрогр. ведомости. Пг., 1917. № 44. С. 2.

48. РГИА. Ф. 797. Оп. 86. 1917. III отд. V стол. Д. 12. Л. 89 а.

49. Там же. Л. 73, 75,77, 78, 80-80 об.

50. Игрицкий И. 1917 год в деревне: Воспоминания крестьян. М.; Л., 1929. С. 84; Емелях Л.И. Указ. соч. С. 70-74, 84-85.

51. РГИА. Ф. 797. Оп. 86. 1917. III отд. V стол. Д. 22. Л. 186-186 об.

52. Волын. епарх. ведомости. Житомир, 1917. № 10-11. С. 14-15; РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917.1 отд. V стол. Д. 54. Л. 16, 22.

53. Игрицкий И. Указ. соч. С. 34, 84, 221; Грекулов Е.Ф. Указ. соч. С. 165; Херсон, епарх. ведомости. Одесса, 1917. № 8. Отд. неофиц. С. 76; Калуж. церков.-обществ. вести. Калуга, 1917. № 12. С. 11; Колоницкий Б.И. Указ. соч. С. 61; Емелях Л.И. Указ. соч. С. 71.

54. Костром, епарх. ведомости. Кострома, 1917. № 6. Отдел офиц. С. 74-75; Рус. слово. М., 1917. № 50. С. 3; Пензен. епарх. ведомости. Пенза, 1917. № 6. Отдел неофиц. С. 207; Нижегор. церков.-обществ. вести. Н. Новгород, 1917. № 7. С. 113; РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917.1 отд. V стол. Д. 54. Л. 27; Колоницкий Б.И. Указ. соч. С. 61-62.

55. Церков. ведомости. Пг., 1917. № 18-19. С. 117;№30. С. 231-233.

56. Вышеупомянутая форма клятвенного обещания была приспособлена для всех религиозных течений: для лютеран и иудеев из заключительной фразы были отменены слова «осеняю себя крестным знамением»; для магометан вместо последних слов была фраза: «заключаю сию мою клятву целованием преславного корана и нижеподписуюсь» и т. д. (ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 1425. Л. 1-15).

57. ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 6. Л. 15 об. - 16.

58. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917.1 отд. V стол. Д. 54. Л. 53; Ф. 797. Оп. 86. 1917. III отд. V стол. Д. 12. Л. 52-53.

59. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917.1 отд. V стол. Д. 54. Л. 53; Оп. 209. Д. 2832. Л. 74; Церков. ведомости. Пг., 1917. № 9-15. С. 57-58.

60. Присяга - «клятва именем Божиим, произносимая в установленной законом форме, пред св. крестом и Евангелием» (Брокгауз ФА., Ефрон И А. Энциклопедический словарь. СПб., 1898. Т. 25 (49). С. 255). Духовенство ПРЦ приносило присягу несколько раз: первый раз, согласно «Основным законам» (по достижению двенадцатилетнего возраста), - всеобщую, второй раз - перед посвящением в стихарь псаломщика, третий - при производстве в дьяконский чин, в четвертый — во иерейский чин. Отдельную, расширенную присягу давали при производстве в архиерейство (Свод законов Российской Империи. СПб., 1912. Т. I. Ч. 1. Гл. 4. Ст. 53. С. 16; РГИА. Ф. 796. Оп. 204. 1917.1 отд. V стол. Д. 54. Л. 87-89 об.; Чин избрания и рукоположения архиерейского. СПб., 1910. С. 16-21).

61. Церковными законами для клятвопреступников предусмотрены суровые наказания: для священнослужителей и прочих членов причта - извержение из сана (25-е правило св. апостолов); для мирян - отлучение от Церкви (от таинства св. причащения) на 10 лет (65-е правило св. Василия Великого); невольно или по принуждению нарушившим клятву - отлучение на 6 лет (82-е прав, св. Вас. Вел.) (Каноны или книга правил святых апостолов, святых соборов вселенских и поместных и святых отец. Канада, Монреаль, Изд. Братства преп. Иова Почаевского. РПЗЦ. 1974. С. 23, 256, 259). Но, несмотря на это, члены Св. синода пошли на нарушение государственно-церковной присяги, сознавая, что они сами на себя и на народ взыскания за клятвопреступление накладывать не будут, а светская внеконфессиональная революционная власть делать этого также не собирается, да и не имеет права. Единственный, кто мог, руководствуясь церковным законодательством, применить к нарушителям присяги меры воздействия - это «внешний епископ» Церкви, который есть «хранитель догматов веры, блюститель правоверия и церковного благочиния» - император (Свод законов Российской Империи. Т. 1. Ч. 1. Свод основных государственных законов. СПб., 1912. С. 18).

62. ДанилушкинМ.Б., Никольская Т.К., ШкаровскийМ.В. и др. Указ. соч. С. 93.

63. Русское слово. Бюллетень. М., 1917. С. 1.

64. ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 6. Л. 10.

65. РГИА Ф. 797. Оп. 86. Д. 64. Л. 4 б. - 4 б. об.; Петрогр. ведомости. 1917. № 42. С. 1.

66. Петрогр. ведомости. Пг., 1917. № 41. С. 1-2; № 42. С. 1.

67. ГАРФ. Ф. 1779. Оп. 1. Д. 6. Л. 39.

68. ДанилушкинМ.Б., Никольская Т.К., Шкаровский М.В. и др. Указ. соч. С. 93.

69. Жевахов Н.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 193.

70. Князь Н.Д.Жевахов на страницах своих «Воспоминаний», рассуждая о религиозной идее русского самодержавия, согласно которой лишь Цари имели право называться Помазанниками Божьими, упоминает о многочисленных примерах того, что после Февраля 1917 г. не только иерархи, но даже рядовые священники начали говорить, «что они все (выделено Жеваховым) помазанники Божий» (Жевахов Н.Д. Указ. соч. Т. 2. С. 262). Что служит подтверждением тезиса о наличии скрытого противостояния воинствующих клерикалов императорской власти, о существовании побудительного мотива революционной деятельности духовенства: лишь после свержения последней священство могло (и смогло) присвоить харизматический титул «помазанничества».

71. Флоренский Павел, свящ. Указ. соч. С. 200; Асмус Валентин, протоиер. Седьмой Вселенский Собор 787 г. и власть Императора в Церкви // Regnum Aeternum (Царство Вечное). М.; Париж, 1996. С. 47-68.

72. Так, изменение политической обстановки в стране (как и упразднение церковных молитв о Доме Романовых) заставило кадетов внести коррективы в свою программу: первоначально добивавшиеся конституционной монархии в России, они 25-28 марта 1917 г. объявили себя республиканцами (Вести, партии нар. свободы. Пг., 1917. № 1. С. 9). То есть в первых числах марта 1917 г. вопрос о выборе формы правления в России в виде конституционной монархии был вполне реален. Члены же Св. синода ПРЦ в своих «республиканских устремлениях» в марте 1917 г. фактически оказались левее кадетов.

73. Упразднение молитв за царскую власть, уничтожение самой царской власти и убийство ее «носителя» представляют собой, по нашему мнению, последовательные и взаимосвязанные звенья одной «цареборческой» (название дано нами по аналогии с церковным иконоборчеством) цепи.

Святейший синод Православной российскойцеркви и революционные события февраля-марта 1917г., М. А. Баькин

Цитата 2:
Действия высшего духовенства по изменению богослужений были, на первый взгляд, вполне последовательны и логичны: поскольку до революции церковное поминовение царя носило личностный, персонифицированный характер (в большинстве случаев император упоминался в молитвах по имени и отчеству), то упразднение молитвословий о царе казалось вполне закономерным. Однако вследствие отмены Св. синодом поминовения «имярека» автоматически исчезла и молитва о самой царской Богом данной власти [1 Царств. 8, 4–22], освящённой Церковью в особом таинстве миропомазания. Тем самым при сохранении молитвы о государственной власти вообще, в богослужебных чинах произошло сакральное изменение: царская власть оказалась «десакрализована» и уравнена с народовластием. Чем фактически был утверждён и провозглашён тезис: «всякая власть – от Бога»; то есть и смена формы государственной власти, революция – тоже «от Бога».

Поясняют логику Синода и его определения от 18 и 20 марта об изменении надписей на выходных листах вновь издаваемых богослужебных книг и надписи на антиминсах. Суть этих изменений была одна. Так, надпись на антиминсе кроме даты его освящения ранее содержала и пояснение: в царствование какого императора (имярек) он освящён. Синодом был утверждён новый текст: «По благословению Святейшего Правительствующего Синода, при Временном Правительстве всея России священнодействован»[42]. В данном случае замены были оправданы временным характером поминовения государственной власти. В других случаях, касающихся именно богослужения, а не надписей на церковных предметах и книгах, поминовение царя носило более вероучительный, нежели временной смысл. В качестве примера можно привести Богородичный тропарь утрени, который после произведенной замены стал содержать следующие слова: «Всепетая Богородице… спаси благоверное Временное правительство наше, емуже повелела еси правити, и подаждь ему с небесе победу»[43]. Этим «вероучительным» молитвословием Синод фактически провозгласил тезис о божественном происхождении власти Временного правительства[44].

Таким образом, через несколько дней после начала Февральской революции Российская церковь перестала быть «монархической», фактически став «республиканской»: Св. синод ПРЦ, повсеместно заменив поминовение царской власти молитвенным поминовением народовластия, провозгласил в богослужебных чинах Россию республикой. Как неизбежное и закономерное следствие «духовных» действий церковной иерархии, Россия была объявлена А.Ф.Керенским 1 сентября 1917 г. республикой, ибо действие «духа» предшествует и обусловливает действие «плоти».

Провозглашение А.Ф.Керенским России демократической республикой до решения Учредительного собрания не имело юридической силы, а было осуществлено для удовлетворения желания революционной демократии. Соответственно и действия Синода являлись осуществлением желания представителей высшего духовенства – «революционной иерократии», «воинствующего клерикализма» – путем уничтожения царской власти разрешить многовековой теократический вопрос о «священстве – царстве», вопрос о соперничестве «первосвященника-царя и царя-первосвященника»[45].

Если различные политические партии и социальные группы общества, движущие революционный процесс, были заинтересованы в свержении авторитарной власти российского самодержца, то духовенство было заинтересовано не только в уничтожении монархии, но и, в первую очередь, в «десакрализации» царской власти. Духовенство (в частности Синод ПРЦ) стремилось обосновать, что между царской властью и какой-либо формой народовластия нет, по сути, никаких отличий: «всякая власть – от Бога». Именно выполнение условия «десакрализации» царской власти было одним из основных этапов в разрешении вопроса «священства – царства» в пользу превосходства священства над мирским царством. В необходимости «десакрализации» монархии (в создании доказательства того, что земное царство подобно «бренной плоти», а священство подобно «вечному духу»; обосновании тезиса: «дух выше плоти и должен подчинить её себе») заключался один из основных «революционных» мотивов духовенства.

Монархический строй давал монарху определённые полномочия в Церкви, но вместе с тем этому строю была присуща и неопределённость в разграничении прав государственных и церковных, что создавало повод для постоянного недовольства духовенства своим «стеснённым» положением, «угнетённым» из-за прямого или косвенного участия царя в делах Церкви. Подробнее об этом говорится в монографии профессора Н.Суворова в историческом экскурсе, выделенном петитом[46]. Светская же власть (народовластие), не вмешивающаяся в дела внутреннего управления Церкви, дающая ей свободу действий и тем самым являющая свою благосклонность к религии, – более привлекательная форма государственной власти для стремящегося к независимости духовенства.

Своими действиями по замене молитвословий члены Св. синода дали понять, что сущностных отличий между царской властью и народовластием (Временным правительством) для них нет. То есть нет и не должно быть места императора в церкви, не может быть царской церковной власти: власть царя преходяща и относительна. Вечна, надмирна и абсолютна лишь власть священства, первосвященника. Отсюда и тезис воинствующего клерикализма: «священство выше царства».

Несмотря на явно выраженное официальное отношение членов Св. синода ПРЦ к смене формы государственной власти в России, члены Петроградского религиозно-философского общества, обсуждая на своих заседаниях 11–12 марта церковно-государственные отношения и говоря о харизматической природе царской власти, постановили довести до сведения Временного правительства следующее: «Принятие Синодом акта отречения царя от престола по обычной канцелярской форме "к сведению и исполнению" совершенно не соответствует тому огромной религиозной важности факту, которым церковь признала царя в священнодействии коронования помазанником Божиим. Необходимо издать для раскрепощения народной совести и предотвращения возможности реставрациисоответственный акт от лица церковной иерархии, упраздняющий силу таинства царского миропомазания, по аналогии с церковными актами, упраздняющими силу таинств брака и священства»[47].

Хотя действия членов Св. синода ПРЦ весной 1917 г. и не обрели логического завершения, на необходимость которого указывали члены Петроградского религиозно-философского общества, но тем не менее актом, предотвращающим возможность реставрации монархии в России, фактически явилась замена богослужебных чинов и молитвословий.

Между тем альтернатива действиям Синода по отношению к смене формы государственной власти в марте 1917 г. существовала. Она была изложена в деяниях и проповедях епископа Пермского и Кунгурского Андроника (Никольского). 4 марта он обратился с архипастырским призывом «Ко всем русским православным христианам», в котором, изложив суть высочайших «Актов…» от 2 и 3 марта, охарактеризовал сложившуюся ситуацию в России как «междуцарствие». Призвав всех оказывать всякое послушание Временному правительству, он сказал: «Будем умолять Его Всещедрого (Бога. – М.Б.), да устроит Сам Он власть и мир на земле нашей, да не оставит Он нас надолго без Царя, как детей без матери. …Да поможет Он нам, как триста лет назад нашим предкам, всем единодушно и воодушевлённо получить родного Царя от Него Всеблагого Промыслителя»[48].

Контрреволюционная деятельность пермского архипастыря привлекла к себе внимание обер-прокурора Св. синода, который потребовал от епископа Андроника разъяснений и отчёта о его деятельности, направленной на защиту старого режима и «на восстановление духовенства против нового строя». Переписка между ними завершилась 16 апреля подробным письмом епископа Андроника, в котором говорилось:

«Узаконяющий Временное правительство акт об отказе Михаила Александровича объявлял, что после Учредительного Собрания у нас может быть и царское правление, как и всякое другое, смотря по тому, как выскажется об этом Учредительное Собрание. …Подчинился я Временному правительству, подчинюсь и республике, если она будет объявлена Учредительным Собранием. До того же времени ни один гражданин не лишён свободы высказываться о всяком образе правления для России; в противном случае излишне будет и Учредительное Собрание, если кто-то уже бесповоротно вырешил вопрос об образе правления в России. Как уже неоднократно и заявлял, Временному правительству я подчинился, подчиняюсь и всех призываю подчиняться. …Недоумеваю – на каком основании Вы находите нужным… обвинять меня "в возбуждении народа не только против Временного правительства, но и против духовной власти вообще"»[49].

Таким образом, действия епископа Андроника по признанию власти Временного правительства, по «временному» признанию народовластия не были односторонне направленными и не исключали возможности реставрации монархии вследствие теоретически возможного решения об этом Учредительного cобрания. Аналогичные проповеди о «междуцарствии» раздавались и в других местах[50].

Альтернатива действиям Святейшего синода была и по отношению к исправлению содержания богослужебных чинов и молитвословий. Так, известны случаи совмещения молитв и о Временном правительстве, и о царской власти, чем в богослужениях подчеркивалась временная нерешённость вопроса о государственной власти[51]. В первые дни после государственного переворота вопрос о том, как совершать царское возглашение на богослужении, обсуждался как среди отдельных представителей епископата, так и на некоторых собраниях духовенства[52]. Молитва о царе вплоть до конца марта и даже до середины апреля 1917 г. возглашалась в отдельных приходах различных епархий[53].

Кроме того, в первых числах марта 1917 г. среди духовенства существовали и отличающиеся от установленной Синодом формы поминовения государственной власти, например: «О благоверных предержащих властях», «О Велицей Державе Российской и правителях ея», «О Правительстве богохранимой державы Российской» и др[54]. Этими, хотя и неопределёнными, неоднозначными молитвословиями в период «междуцарствия» подчёркивалась неопределённость российской власти до окончательного решения Учредительного собрания. Постановления Св. синода об однозначном упразднении поминовения царской власти и по богослужебной замене её народовластием в противоположность решениям с мест, по сути, не оставляли шанса для возвращения Учредительным Собранием российской монархии хотя бы даже в конституционной форме.

Ещё одним, хотя и косвенным, свидетельством одобрения Синодом свержения царской власти является его определение, выпущенное 28 апреля 1917 г. Согласно ему, всем священнослужителям, лишённым при старом режиме священного сана за свои политические убеждения, предлагалось обращаться в Св. синод с ходатайством о пересмотре своих дел и о восстановлении в священном сане. Этим определением Синод подчеркнул свой отказ от монархической официальной церковной политики, принятой при самодержавном строе. И позже, поддерживая ликование российского общества по поводу наступления радостных, «новых светлых дней» жизни, в своём послании ко всем гражданам России 12 июля Синод приветствовал всеобщую свободу России, «сбросившей с себя сковывавшие её политические цепи»[55].

Отдельно встает вопрос о роли Св. синода ПРЦ в нарушении прежней и принятии новой государственной присяги народом России.

Временное правительство сохранило религиозный характер государственной присяги. Её новая форма была установлена 7 марта 1917 г.[56] В присяге, в частности, говорилось: «...Обещаюсь перед Богом и своею совестью быть верным и неизменно преданным Российскому Государству. ...Обязуюсь повиноваться Временному Правительству, ныне возглавляющему Российское Государство, впредь до установления образа правления волею Народа при посредстве Учредительного Собрания. ...В заключение данной мною клятвы осеняю себя крестным знамением и нижеподписуюсь»[57]. 9 марта определением Синода эта присяга была по духовному ведомству объявлена «для исполнения», о чём по всем епархиям были разосланы соответствующие указы. Также было признано необходимым участие духовенства в церемониях принятия новой присяги[58]. Отмены действия предыдущей присяги на верность императору, а также «освобождения» граждан от её действия со стороны Церкви не последовало.

Причем интересен факт: Синод повелел народу присягать новой власти до того, как призвал паству ей подчиниться. Об этом можно судить, исходя из сопоставления номеров его определений, принятых 9 марта. Так, определение об обращении «по поводу переживаемых ныне событий» имеет порядковый № 1280, а об объявлении государственной присяги «для исполнения» - № 1277[59]. Что, на наш взгляд, свидетельствует о наличии определённого желания со стороны членов Св. синода быстрее, вопреки даже логике последовательности действий, привести православную паству к присяге новой власти. В первую очередь Синод не пытался объяснять народу суть происшедших изменений в политическом устройстве страны, а стремился быстрее привести его к присяге Временному правительству. Иными словами, он стремился закрепить завоевания революции и придать ей необратимый характер.

Российская церковь в лице членов Св. синода достаточно легко пошла не только на изменение государственной присяги и на служение совершенно новой – светской, немиропомазанной власти, но и на нарушение предыдущей своей присяги на верноподданство, по сути – на клятвопреступление[60]. Личным примером нарушения присяги на верность императору представители высшей иерархии ПРЦ спровоцировали и остальных граждан России на клятвопреступление. Утверждать это позволяет тот факт, что присяга «на верноподданство» носила ярко выраженный религиозный характер, и духовенство в церемониях присяги играло едва ли не главную роль. Более того, согласно «Своду законов Российской Империи» почтение к царю воспринималось скорее как обязанность веры, чем как гражданский долг. Поэтому мнение Св. синода о новой присяге было решающим[61].

На наш взгляд, объяснять по сути моментальную политическую переориентацию Синода привычкой «раболепства» перед государственной властью[62] не вполне корректно. Потому что уже 7-8 марта 1917 г., при возникновении между Св. синодом и Временным правительством определённых разногласий относительно перспектив отношений государства к Церкви, синодальные архиереи вели себя достаточно независимо по отношению к новой власти.

Так, Временное правительство 4 марта на торжественно открытом заседании Св. синода через своего обер-прокурора декларировало предоставление Православной Российской церкви полной свободы в управлении, сохранив за собой лишь право останавливать решения Синода, в чём-нибудь не соответствующие закону и нежелательные с политической точки зрения. Новый обер-прокурор Синода В.Н.Львов определял свои ближайшие задачи по отношению к Церкви как создание дружелюбного отношения государства к церкви и как обеспечение взаимного невмешательства Церкви и государства во внутренние дела друг друга[63].

Но вскоре Временное правительство стало действовать вопреки своим обещаниям. На заседании 7 марта 1917 г. оно заслушало сообщение В.Н.Львова «о необходимых к оздоровлению» Церкви мероприятиях. Было постановлено поручить обер-прокурору представить правительству проекты значительных церковных преобразований[64]. Этим постановлением ПРЦ фактически лишалась надежды на обещанную свободу, то есть попирался заявленный правительством принцип невмешательства государства во внутреннюю жизнь Церкви.

В свою очередь, 4 марта Св. синод был удовлетворён программными обещаниями обер-прокурора, «во всём пошёл навстречу этим обещаниям, издал успокоительное послание к православному народу и совершил другие акты, необходимые, по мнению Правительства, для успокоения умов»[65]. Это цитата из заявления шести архиепископов Св. синода, направленного Временному правительству 8 марта. Иерархи протестовали против упомянутого решения государственной власти (от 7 марта) вмешиваться во внутренние дела Церкви. Откуда следует вывод о существовании определённой договоренности между Временным правительством и Св. синодом, достигнутой, по-видимому, на заседании Синода 4 марта. Суть её состояла в том, что Временное правительство предоставит ПРЦ «свободу в управлении» в обмен на принятие Церковью мер по успокоению населения страны и формированию в обществе представления о законности смены власти. Несмотря на то, что Св. синод последовательно выполнял условия соглашения, Временное правительство нарушило свои обязательства. Что и вызвало протест синодальных архиереев.

В заявлении членов Синода также говорилось: «...7 марта г. обер-прокурор нам объяснил, что Временное Правительство считает себя облечённым всеми прерогативами царской власти в церковных делах. Он же, обер-прокурор... не то что остаётся фактическим хозяином и начальником, как при прежнем режиме, но <...> оказывается на неопределенное время до созыва Собора и безапелляционным вершителем церковных дел. Ввиду столь коренной перемены в отношениях государственной власти к Церкви, нижеподписавшиеся <...> не считают для себя возможным <...> оставаться присутствующими в Св. Синоде, сохраняя, конечно, к нему сыновнее послушание и должное повиновение Временному Правительству».

Впрочем, буквально через несколько часов авторы заявления изменили своё решение относительно присутствия в Синоде. В последующие дни они продолжали обсуждать сложившееся положение и указали правительству на «неканоничный и незакономерный» образ действий нового обер-прокурора[66]. На этом конфликт между Св. Синодом и Временным правительством был исчерпан. И хотя 10 марта на заседании правительства В.Н.Львовым было высказано предложение о желательности обновления состава членов Синода, но изменения было решено осуществлять постепенно[67].

Итак, уже 7 марта стало ясно, что декларированная ранее новой властью «свобода церкви» - фикция и что Временное правительство оставляет за собой право распоряжаться церковными делами аналогично праву управления Церковью императором. Иными словами, стало ясно, что принципиального отличия в отношении государства к Церкви при новом строе не произойдёт.

Рассмотренное разногласие между церковной и государственной властью показывает, что Синод имел своё суждение о действиях правительства, в определённой мере отстаивал свою позицию и защищал церковные интересы. Таким образом, объяснять решения Синода, принятые им в марте 1917 г., «раболепной привычкой к пассивному восприятию политических событий в собственной стране»[68], на наш взгляд, не вполне правомочно.

Позволим себе не согласиться и с князем Жеваховым, который постановления Синода (по «углублению» революции) называл вынужденными и объяснял их «пленением» церковной иерархии Временным правительством. О положении Церкви в марте 1917 г. Жевахов говорил, что за всю свою предыдущую историю Церковь никогда не была столь запугана, никогда не подвергалась таким глумлениям и издевательствам, как в те дни[69].

Доводы Жевахова достаточно убедительны. Но они не объясняют бездействие синода во время революционных событий февраля 1917 г., когда Православная церковь ещё находилась под покровительством и защитой царя.

см.продолжение:
Святейший синод Православной российскойцеркви и революционные события февраля-марта 1917г., М. А. Бабкин

Михаил Анатольевич Бабкин
(Челябинск)
Аспирант кафедры истории и политологии
Государственного университета управления
Журнал КЛИО, 2002 г. номер 2. С. 110-120

Цитата 1

Исследование церковно-государственных отношений в России в 1917 г. продолжает оставаться актуальным. Важность их изучения во многом определяется их непосредственной связью с одним из ключевых вопросов русской истории[01] – проблемой «священства – царства». Для наиболее полного анализа российской революции необходимо проанализировать роль церкви в развитии её событий[02].

В историографии Февральской революции существует несколько оценок политической ориентации Православной Российской Церкви (ПРЦ) в 1917г. Практически в полной мере они характеризуют и позицию Святейшего синода - официального органа власти ПРЦ. Так, в советской историографии в рамках формационного подхода существуют три основных точки зрения на политическую ориентацию ПРЦ в период февраля-октября 1917г. Первая акцентирует монархическую, контрреволюционную сущность церкви, её органическую связь с царским самодержавием (чем, например, объясняется и введение института патриаршества в ноябре 1917 г.)[03]. Вторая основана на утверждении аполитичности Церкви во время Февральской революции по причине стремления духовенства сохранить свои финансово-имущественные интересы в государстве и в обществе[04]. Сторонники третьей точки зрения объясняют произошедшие перемены в позиции ПРЦ го время февральско-мартовских событий 1917 г. следствием явного роста антимонархических настроений среди населения России, то есть конъюнктурными соображениями[05].

Позиция членов Св. синода ПРЦ во время революционных событий февраля-марта 1917 г. в советской историографии оценивается как состояние полной растерянности перед внезапно случившимися событиями, как положение беспомощности и политического бессилия, невозможности повлиять на ход развертывавшихся в стране событий. Этим объясняется примирение и покорность Синода по отношению к новой власти, «выжидательная» позиция иерархии и принятие ею совершившегося политического переворота не только «за страх», но и «за совесть»[06].

В большинстве работ, выпущенных западными историками, представителями белой эмиграции, а также отечественными авторами, монографии которых по различным причинам впервые были изданы за рубежом[07], наблюдается свойственная и советской исторической науке тенденция: тезис о контрреволюционности ПРЦ относительно Октябрьской революции обобщать и переносить на события Февральской революции. Однако некоторыми историками[08] отмечается охлаждение верноподданнических чувств в ПРЦ накануне 1917 г. (в частности, у членов Св. синода), а также возникновение «чувства облегчения», с которым Православная церковь приняла от нового обер-прокурора Временного правительства известие о своём освобождении от опеки государства. Л. Регельсон отмечает, что главным и основным мотивом действий духовенства во время революционных событий февраля–марта 1917 г. явилось осознание тем «исторической миссии» Церкви, заключающейся (по мнению Регельсона) «в борьбе за прекращение народной распри и вражды, за прекращение партийных и социальных раздоров, за сохранение в России подлинно христианского, подлинно православного духа миролюбия»[09].

Среди современных работ, в которых проблема «революционности» официального духовенства ПРЦ в феврале–марте 1917 г. осталась за рамками исследования[10], отметим монографию профессора А.Н.Кашеварова, в которой автор первым из исследователей указал на необходимость пересмотра тезиса советской историографии о том, что Церковь отнеслась к падению царского режима как к величайшей трагедии[11].

В современных исторических трудах отказ Св. синода ПРЦ поддержать падающую монархию в феврале 1917 г. объясняется как демонстрация его членами недовольства императорской обер-прокуратурой, обусловленного нежеланием царя предоставить Церкви самоуправление[12]. Также исследователями выражается согласие с позицией своих предшественников о заведомой безнадёжности призывов Синода к народу о поддержке монархии[13] и об осознании Церковью своей «исторической миссии» по поддержке мира, спокойствия и братолюбия[14]. По мнению ряда авторов, действия российской иерархии во время событий Февральской революции явились закономерным следствием «раболепной привычки к пассивному восприятию политических событий»[15], которая сформировалась у духовенства ПРЦ на протяжении двухвекового синодального периода.

Тема «революционности» духовенства начала рассматриваться в трудах Т.Г.Леонтьевой и Б.И.Колоницкого[16]. Но авторы не исследуют официальное отношение Синода ПРЦ к событиям февраля–марта 1917 г. Другие авторы, изучающие альтернативные пути социально-политического развития России в 1917 г., отмечают возможность выбора конституционно-монархического правления в России в 1917 г.[17] Однако вопрос о роли Церкви в выборе «представительской» (демократической) формы власти в России ими не исследован.

Достаточно новый подход к рассмотрению событий февраля–марта 1917 г. наблюдается в небольшой статье протоиерея Валентина Асмуса, в которой анализируется мнение Церкви о Царстве земном как образе Царства Вечного. Автор говорит, что император занимал в Церкви высокое место по божественному праву. Рассуждая об отношении российского духовенства к исчезновению царской власти и отмечая «удивительно равнодушную» его реакцию на это событие, автор видит причину такой позиции в недовольстве духовенства «ненормально высоким местом Императора в Церкви»[18]. Таким образом, о. Валентин вплотную приблизился к рассмотрению церковно-государственных отношений 1917 г. с точки зрения проблемы «священства – царства».

В целом в историографии вопрос об официальном отношении членов Св. синода к революционным событиям февраля–марта 1917 г. не получил подробного освещения. Но многие источники указывают на то, что немалую роль в Февральской революции сыграла именно Церковь. Так, например, товарищ (заместитель) обер-прокурора Св. синода ПРЦ князь Н.Д.Жевахов, смещённый с этой должности Временным правительством, пишет, что «в предреволюционное время натиск на Царскую Россию вели не только пиджаки и мундиры, но и смиренные рясы», что российская «революция явила всему миру портретную галерею революционеров, облечённых высоким саном пастырей и архипастырей Церкви»[19] (здесь и далее – курсив наш. – М.Б.).

Поскольку же об официально-церковном мнении относительно каких-либо событий можно заключить в первую очередь по реакции на них Святейшего правительствующего синода, то анализ его действий, совершённых в революционные дни февраля–марта 1917 г., позволяет изучить официальную позицию Православной российской церкви по отношению к свержению царской власти.

Так, в конце февраля 1917 г. члены Св. синода на разворачивавшиеся в Петрограде революционные события смотрели с равнодушием. В те дни, как отмечал протопресвитер военного и морского духовенства Г.Шавельский, в Синоде «царил покой кладбища»[20]. Синодальные архиереи вели текущую работу, занимаясь большей частью решением различных бракоразводных и пенсионных дел[21]. Тем не менее за этим молчанием скрывались антимонархические настроения. Они проявились в реакции членов Синода на поступавшие к нему в конце февраля 1917 г. просьбы о поддержке самодержавия со стороны отдельных граждан России и некоторых государственных чиновников. Например, такую просьбу содержала телеграмма, отправленная 23 февраля от Екатеринославского отдела Союза русского народа[22]. О необходимости поддержать монархию говорил и товарищ обер-прокурора Н.Д.Жевахов. В разгар забастовок, 26 февраля, он предложил председателю Синода – митрополиту Киевскому Владимиру (Богоявленскому) выпустить воззвание к населению – «вразумляющее, грозное предупреждение Церкви, влекущее, в случае ослушания, церковную кару». Митрополит Владимир, таивший обиду на императора Николая II за «вмешательство» того в дела Церкви, а именно за свой перевод с петроградской на киевскую кафедру, и нашедший повод для сведения личных счетов, отказался помочь падающей монархии, невзирая на настоятельные просьбы Жевахова[23]. С аналогичным предложением осудить революционное движение 27 февраля выступил и обер-прокурор Н.П.Раев, но Синод отклонил и это предложение[24].

Позже, находясь в эмиграции, Жевахов писал, что его призыв о поддержке монархии нашёл отклик у католической церкви, выпустившей краткое, но определённое обращение к своей пастве с угрозой отлучить от Св. церковных таинств каждого, кто примкнет к революционному движению. И, отмечал Жевахов, «ни один католик, как было удостоверено впоследствии, не принимал участия в процессиях с красными флагами»[25].

Это свидетельствует о том, что члены Св. синода смотрели на процесс крушения монархии хладнокровно и безучастно, не предпринимая каких-либо попыток её поддержать, не сказав ничего в защиту императора.

2 марта синодальные архиереи частным образом собирались в покоях Московского митрополита. Ими было заслушано поданное митрополитом Петроградским Питиримом прошение об увольнении на покой (которое было удовлетворено 6 марта. – М.Б.). Управление столичной епархией временно было возложено на епископа Гдовского Вениамина. Тогда же члены Синода признали необходимым немедленно войти в сношение с Исполнительным комитетом Государственной думы. На основании чего можно утверждать, что Св. синод ПРЦ признал Временное правительство ещё до отречения Николая II от престола. (Следующее совещание синодальных членов происходило 3 марта в покоях Киевского митрополита. В тот же день о резолюциях Синода было доложено новому правительству)[26].

Первое после государственного переворота официально-торжественное заседание Св. синода состоялось 4 марта. На нём председательствовал митрополит Киевский Владимир и присутствовал новый синодальный обер-прокурор В.Н.Львов, накануне назначенный Временным правительством. Митрополит Владимир и члены Синода (за исключением отсутствовавшего митрополита Питирима. – М.Б.) выражали искреннюю радость по поводу наступления новой эры в жизни Православной церкви[27]. Тогда же из зала заседаний Синода по инициативе обер-прокурора было вынесено в архив царское кресло, которое в глазах иерархов ПРЦ являлось «символом цезарепапизма в Церкви Русской», то есть символом порабощения Церкви государством. Причём князь Н.Д.Жевахов, ссылаясь на слова не называемого им очевидца этого события, говорит, что кресло было вынесено непосредственно обер-прокурором, которому помогал один из церковных иерархов, член Св. синода. Кресло было решено передать в музей[28].

На следующий день, 5 марта, Синод распорядился, чтобы во всех церквах Петроградской епархии многолетие Царствующему дому «отныне не провозглашалось»[29]. На наш взгляд, эти действия синода имели символический характер и свидетельствовали о желании его членов «сдать в музей» не только кресло царя, но «отправить в архив» истории и саму царскую власть.

Непосредственно на «Акт об отречении Николая II от престола Государства Российского за себя и за сына в пользу Великого Князя Михаила Александровича» от 2 марта 1917 г. и на «Акт об отказе Великого Князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти» от 3 марта Синод отреагировал нейтрально: 6 марта его определением эти акты решено было принять «к сведению и исполнению» и во всех храмах империи отслужить молебны с возглашением многолетия «Богохранимой Державе Российской и Благоверному Временному Правительству ея»[30].

Обратимся к «Акту...» великого князя Михаила Александровича, где, в частности, говорилось: «Принял Я твёрдое решение в том лишь случае воспринять верховную (царскую. - М.Б.) власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит... в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основные законы Государства Российского. Посему... прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству... впредь до того, как... Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа»[31]. Понятно, что речь идет не об отречении великого князя от престола, а о невозможности занятия им царского престола без ясно выраженной на это воли всего народа России. Михаил Александрович предоставлял выбор формы государственного правления (в первую очередь – между народовластием и монархией) Учредительному собранию. До созыва же Учредительного собрания он доверил управление страной «возникшему по почину Государственной Думы» Временному правительству.

Члены Св. синода понимали неоднозначность ситуации и предусматривали возможность альтернативного решения вопроса о выборе формы государственной власти в России, что было засвидетельствовано в синодальных определениях от 6 и 9 марта. В них говорилось, что великий князь Михаил Александрович отказался от восприятия верховной власти «впредь до установления в Учредительном Собрании образа правления». Тем не менее уже 9 марта Святейший Правительствующий синод обратился с посланием «К верным чадам Православной Российской Церкви по поводу переживаемых ныне событий». В нём был призыв довериться Временному правительству. При этом послание начиналось так: «Свершилась вопя Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути».[32]

Фактически Синод официально провозгласил начало «новой государственной жизни» России, а революционные события объявил как свершившуюся «волю Божию». Данное послание было охарактеризовано профессором Петроградской Духовной академии Б.В.Титлиновым как «послание, благословившее новую свободную Россию», а генералом А.И.Деникиным - как «санкционировавшее совершившийся переворот»[33]. Под посланием поставили подписи епископы «царского» состава Синода, даже имевшие репутацию монархистов и черносотенцев: например, митрополит Киевский Владимир и митрополит Московский Макарий. Это весьма характерно свидетельствует о «верноподданнических» чувствах синодальных архиереев.

В связи с изменившейся 2-3 марта формой государственной власти в России Православная церковь была поставлена перед необходимостью отражения в богослужебных чинах фактов отречения от престола императора Николая П, отказа (временного) от восприятия верховной власти великим князем Михаилом Александровичем и прихода к власти Временного правительства. Возник вопрос: как и какую государственную власть в церковных молитвах следует поминать.

4 марта 1917 г. Синодом были получены многочисленные телеграммы от российских архиереев с запросом о необходимой форме моления за власть. В ответ первенствующий член Св. синода митрополит Киевский Владимир 6 марта разослал от своего имени по всем епархиям ПРЦ телеграммы с распоряжением, что «моления следует возносить за Богохранимую Державу Российскую и Благоверное Временное правительство ея»[34]. Иными словами, уже 6 марта российский епископат перестал на богослужениях поминать царскую власть(!).

Первое рассмотрение вопроса о молитве за власть в Св. синоде ПРЦ происходило 7 марта 1917 г. Его определением синодальной Комиссии по исправлению богослужебных книг под председательством архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского) поручалось произвести изменения в богослужебных чинах и молитвословиях соответственно с происшедшей переменой в государственном управлении[35]. Но, не дожидаясь решения этой комиссии, 7 марта Св. синод выпустил определение, которым всему российскому духовенству предписывалось «во всех случаях за богослужениями вместо поминовения царствовавшего дома, возносить моление "О Богохранимой Державе Российской и Благоверном Временном правительстве ея"».

Относительно этого синодального определения отметим, во-первых, что в нём Российский императорский дом уже 7 марта (!) был провозглашён «царствовавшим»: до решения Учредительного собрания и при фактическом отсутствии отречения от царского престола великого князя Михаила Александровича Дом Романовых стал поминаться в прошедшем времени. По роковому стечению обстоятельств (?) в тот же день Временное правительство постановило арестовать отрекшегося императора Николая II и его супругу, что было исполнено 8 марта[36]. О реакции на это событие российского духовенства в архивах и других источниках нет никаких свидетельств.

Во-вторых, до революции существовала некоторая очерёдность в поминовении государственной и церковной властей. На мирных ектениях первым молитвенно поминался Синод, а после него – император и Царствующий дом, а на сугубых ектениях, на великом входе и многолетиях – в первую очередь император и Царствующий дом, а во вторую – Синод. В рассматриваемом же определении Синода от 7 марта устанавливалась новая последовательность: государственная власть (Временное правительство) на всех основных службах стала поминаться после церковной. То есть «первенство по чести» в изменённых церковных богослужениях отдавалось Синоду: Церкви, а не государству[37]. На наш взгляд, методологическое объяснение этого факта находится в русле рассмотрения проблемы «священства – царства».

Третьей характерной особенностью синодального решения об отмене молитвословий за царскую власть является, по нашему мнению, фактическое упразднение «царских дней». «Царские дни» имели статус государственных праздников и объединяли собой дни рождения и тезоименитств императора, его супруги и наследника, дни восшествия на престол и коронования императора. Эти «дни» носили ярко выраженный религиозный характер: в это время совершались крестные ходы, служились торжественные службы о «здравии и благоденствии» Царствующего дома. Официально «царские дни» были отменены постановлением Временного правительства 16 марта 1917 г.[38] Однако Синод, серией своих определений объявив революционные события необратимыми, упразднив поминовение «царствовавшего» Дома, хронологически опередил и, можно сказать, предвосхитил постановление Временного правительства об отмене этих государственно-церковных праздников. Таким образом, приоритет в отмене «царских дней» принадлежит членам Св. синода ПРЦ.

Составленный синодальной Комиссией по исправлению богослужебных книг подробный перечень богослужебных изменений был рассмотрен Синодом 18 марта 1917 г. Вследствие чего синодом было вынесено определение о правильности предложенных комиссией изменений в церковных молитвословиях. Смысл всех этих поспешных изменений сводился к замене молитв о царской власти молитвами о «Благоверном Временном правительстве». Причём, в этом синодальном определении Царский дом вновь был упомянут в прошедшем времени, то есть в качестве как бы уже ушедшего в прошлое[39].

Высшее российское духовенство внесло изменения в содержание богослужебных книг спокойно и с легкостью: церковно-монархическое учение о государственной власти, исторически утвердившееся в богослужебных книгах Русской церкви[40] и до марта 1917 г. созвучное «уваровской» триединой формуле «За Веру, Царя и Отечество», было нарушено. Изменение смысла заключалось, с позволения сказать, в «богословском оправдании» революции, то есть в богослужебной формулировке тезиса о том, что «всякая власть от Бога»: как царская власть, так и народовластие. Этим в богослужебной практике проводилась мысль, что смена формы власти как в государстве, так и в Церкви (в смысле молитвенного исповедания определённого государственного учения) – явление не концептуального характера и вовсе не принципиальное. Вопрос же об «альтернативе» власти, то есть о должном выборе Учредительным собранием между народовластием и царством, был Синодом решён и богословски, и практически в пользу народовластия.

Поскольку в церковных богослужебных книгах определениями Синода 7 и 18 марта 1917 г. было произведено упразднение молитв о царской власти, то тем самым Дом Романовых фактически был объявлен «отцарствовавшим». Следовательно, можно утверждать, что уже 9 марта, после выхода упомянутого послания Синода, во-первых, формально завершился процесс перехода ПРЦ на сторону Временного правительства, на сторону революции и, во-вторых, Св. синод фактически осуществил вмешательство в политический строй государства: революционные события были официально объявлены безальтернативными и бесповоротными.[41]

см.продолжение:
Святейший синод Православной российскойцеркви и революционные события февраля-марта 1917г., М. А. Бабкин

Михаил Бабкин: Священство и Царство в начале XX века
"Татьянин день" предлагает интервью с профессором М.А. Бабкиным, посвященное его новой неоднозначной и дискуссионной книге по истории Русской Церкви. Интервью предваряет комментарий протоиерея Валентина Асмуса, автора предисловия к обсуждаемой книге.
МИХАИЛ ТЮРЕНКОВ
История Русской Православной Церкви первой четверти XX века при всей ее трагической яркости и актуальности для современности — крайне острая и во многом опасная тема для исследователей. Во многом это связано с предельно политизированным и весьма непростым характером взаимоотношений церковно-иерархической и императорской властей, сложившимся к данному периоду и во многом ставшим одной из предпосылок революционной смуты.

До сих пор полноценных академических церковно-исторических исследований, касающихся данного периода, крайне мало. На протяжении последних двух десятилетий эту лакуну частично заполнили работы профессоров С.Л. Фирсова и М.А. Бабкина. Но если основные труды первого появились уже около десяти лет назад и, к сожалению, практически не вызвали оживленной научной дискуссии, то публикации профессора Бабкина при всей их академической безупречности вполне можно назвать «скандальными».

Последнее во многом касается специфического авторского отношения к священноначалию рассматриваемого периода, лишенного традиционного для церковных историков протокольного пиетета. Именно поэтому в многочисленных работах этого исследователя мы впервые после советского периода сталкиваемся с академической критикой церковной иерархии начала XX столетия. Только, если судить в общественно-политических категориях, это — критика не «слева», а «справа».

По нашему твердому убеждению, было бы неправильным замалчивать сам факт подобных исследований, но, напротив, необходимо способствовать активной научной дискуссии вокруг озвученной проблемы. Мы решили дать слово самому профессору Михаилу Бабкину, который ответил на ряд наших вопросов, а также автору предисловия к последней книге профессора - протоиерею Валентину Асмусу.

***

Соотношение священства и царства – одна из главнейших, основных тем церковной истории. Большая часть христианской истории прошла под сенью христианской империи – от св. Константина I до св. Николая II.

До Константина с царством связывались оптимистические предчувствия и даже к царям-язычникам отношение было позитивное: «Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр. 2, 17); «прошу совершать молитвы ... за царей» (1 Тим. 2, 1-2). А Исаия даже назвал языческого царя помазанником Божиим (Ис. 45, 1). Совсем по-другому стали относиться к государям с началом апостасии. Католичество откликнулось на переход многих государей в протестантство иезуитской доктриной тираноборчества.

Благодаря обращению Константина церковь и государство составили единое тело, где власть государя простиралась и на церковную сферу. Было бы неправильно думать, что так было только в Византии. То же самое оставалось и на Западе, даже когда он отмежевался от Константинополя. «Светской власти в нашем теперешнем смысле в средние века вообще не было, а германская империя менее всякого другого учреждения могла соответствовать такому понятию» (Вл. С. Соловьев. Собр. Соч. т. 12 Брюссель 1970, с. 352). «В Германии и в Италии [в XI-XII вв. ] король и император может править своим царством лишь в качестве венчанного святителя – главы иерархии» (Кн. Е.Н. Трубецкой. Религиозно-обществ. идеал зап. христианства в XI в. – Идея Божеского царства в творениях Григория VII и публицистов его современников. Киев, 1897. с. 94).

В России эти средневековые взгляды подтачивались демократическим славянофильством с его представлением о монархии в духе теории «социального контракта» и, с другой стороны, клерикализмом западного стиля. В исследовании М.А. Бабкина драматическое столкновение идей показано на материале событий революционной катастрофы.

Протоиерей Валентин Асмус

***


В своих работах, посвященных исследованию истории взаимоотношений синодальной и императорской властей в начале XX века, Вы вскрываете проблему «цареотступничества» и даже «цареборчества» абсолютного большинства церковных иерархов в 1917 году. Насколько, по-вашему, этот факт судьбоносен в дальнейшей истории Русской Церкви и нашей страны?

Во-первых, хотя термины «цареотступничество», «вероотступничество», «богоотступничество» и т. п. неоднократно встречаются на страницах моей книги «Священство и Царство (Россия, начало XX века – 1918 год). Исследования и материалы», но они звучат лишь в цитатах: главным образом – церковных иерархов различных юрисдикций. Термины эти – явно не исторического, а богословского содержания. А то, что на основании материалов исторических исследований тема «Февраля 1917 года» весьма активно начинает рассматриваться с богословской стороны – можно лишь приветствовать. Это свидетельствует об интересе читателей к проделанной мною работе и о её актуальности.

Во-вторых, меру того, насколько факт «цареотступничества» (выражаясь приведенной Вами терминологией) был судьбоносен для России – конкретно не скажет никто. С учётом же того, что Красный Октябрь есть, по существу, следствие Февраля 1917 года, то, говоря по большому счёту, цена «цареотступничества» – «большевистский зигзаг» российской истории со всеми его известными «издержками», включая распад СССР.

Соответственно, на членах Святейшего правительствующего синода РПЦ состава зимней сессии 1916/1917 годов, как сыгравших одну из ведущих и определяющих ролей в свержении монархии как института (не путать со свержением Николая II), лежит, на мой взгляд, немалая доля ответственности за исторические перипетии России в XX веке.

У читателей Вашей новой книги «Священство и Царство (Россия, начало XX в. - 1918 г.). Исследования и материалы» может сложиться впечатление, что светскую (хотя и, безусловно, богоустановленную) царскую власть Вы ставите несколько выше церковной. Так ли это?

Во-первых, немного уточнимся. Царскую власть можно называть «светской» лишь с известной долей условности. Как известно, власть священства состоит, скажем так, из трёх «составляющих»: 1) власти священнодействия, 2) власти учительства и 3) власти церковного управления.

Соответственно, на 1-ю «составляющую» императоры не претендовали. 2-й – хотя и не в России, но в Византии весьма активно пользовались. Однако если в силу различных причин всероссийские императоры не проповедовали в церкви – вовсе не означает, что они не обладали священнической «властью учительства». Ведь уж точно – миряне – профессора духовных академий имели «власть учительства», поскольку официально имели право (и им активно пользовались!) проповедовать с амвонов. Теперь о 3-й составляющей: православные императоры в исторической практике как Византии, так и России имели такую власть церковного управления, которую не имел ни патриарх, и ни даже все епископы вместе взятые… Причём эти священнические, даже архиерейские права императоров самими церковными иерархами фактически, если не говорить о весьма редких исключениях, не оспаривались. Известно достаточно примеров именования и восточными патриархами, и римскими папами православных василевсов «архиереями и императорами», «священниками и императорами».

Т. о., 2-е и 3-е даёт полное основание для того, чтобы рассматривать императоров не как мирян, а как «внешних епископов» Церкви, как носителей «священного сана». Кстати сказать, в «Полном собрании законов Российской империи» всероссийский монарх так и назывался – обладателем «Священного Императорского Сана». Об этом говорится в «Высочайше утверждённом Установлении о российских императорских орденах», увидевшем свет 5 апреля 1797 г. Иначе говоря, царская власть содержала в себе и светскую (государственную), и духовную (церковную) составляющие. И если кто говорит о ней как только о светской (отрицая её церковную сторону) – тот грубо упрощает соответствующие исторические явления и рассматриваемые процессы.

Во-вторых, я на самом деле считаю вопрос о том, что выше – «священство» или «царство», теоретически, неразрешимым. И спорить здесь, на мой взгляд, нечего. По данному вопросу на каждый «кубометр» доводов существует «тонна» контрдоводов.

Вместе с тем в исторической практике как России, так Византии православные самодержцы фактически возглавляли иерархию земных властей. Царская власть являлась не только государственным (политическим), но одновременно и церковным институтом. Это становится понятным с учётом, например, того, что Российская империя и Православная церковь составляли единое церковно-политическое тело, единый организм. И государство (Империя), и Церковь, по существу, являлись двумя ипостасями этого нераздельного тела, находившегося под скипетром православного самодержца. Императоры занимали особое место в самом центре церковной власти и первое – в иерархии посредников между царством земным и Царством Небесным.

В России, как и в Византии, православные самодержцы выполняли функции по «обеспечению» религиозного спасения душ своих подданных. В управлении Православной церковью цари, повторюсь, имели более широкие полномочия, чем даже патриархи. Сосредотачивая в своих руках светскую и духовную власть, они обладали высшим сакральным авторитетом. Патриархи же играли второстепенные по сравнению с царями роли. Патриархи, как и прочие архиереи, являлись подданными царя. То есть они были слугами Бога и царя. Цари же – слугами только Христа, и более никого.

В историографии существует множество работ, в которых подробно описывается что, как и почему царство (в лице в первую очередь Петра I и Екатерины II) делало в отношении священства (точнее – РПЦ). Однако следует знать что, как и почему делало само священство в отношении царства: в первую очередь – в февральско-мартовские дни 1917 года. Причём и в первом, и во втором случаях ответы на вопрос «почему?», по сути, одинаковы. Объяснение – в мотивах, обусловленных известной историко-богословской проблемой «священства-царства».

В своих работах я, действительно, так или иначе критикую тех, кто проповедует, что «священство выше царства». Однако обратного утверждения, по выше названной причине, Вы у меня не встретите.

В работах неоднократно цитируемого Вами профессора Бориса Успенского четко прослеживается трансформация чинопоследования Венчания на царство. Согласно Успенскому, сугубая сакрализация царской власти, в частности, выраженная в Чине Помазания, когда монарх уподобляется не только Царям Израиля, но и Самому Христу, началась лишь во второй половине XVI века и обрела окончательную форму в XVIII веке, будучи закрепленной «анти-антимонархическими» анафематизмами 1766 года. Оспариваете ли Вы этот тезис?

Я не считаю нужным и возможным каким-либо образом оспаривать выводы многоуважаемого Бориса Андреевича Успенского, сделанные по чинопоследованиям венчаний на царство. Его выводы убедительны и, как я считаю, исчерпывающи. Более того, я их разделяю.

Другое дело, что в рассматриваемый мною промежуток времени я анализирую проводившиеся в России с прямым участием высшего духовенства РПЦ хотя и несколько схожие, но иные по характеру исторические процессы. Например, процессы десакрализации царской власти и «сокращения» внутрицерковной власти императора, а также расширения архиерейских полномочий и увеличения внутрицерковного статуса иерархов. Однако сделанные мною выводы ни в коей мере не противоречат заключениям профессора Успенского.

Раскрытие каких, помимо уже названных, проблем церковной истории Вы считаете приоритетным в своих уже опубликованных работах? Как бы Вы сами охарактеризовали, в чём заключается научная новизна Ваших исследований и какова их практическая значимость?

Существует, по большому счёту, две парадигмы, в которых работают историки РПЦ, занимающиеся исследованием взаимоотношений царской и церковно-иерархической властей. Эти парадигмы условно можно назвать «клерикально-патриархической» и «имперско-монархической». (Обосновывать формулировки, с Вашего позволения, не буду, чтобы не удалиться в далёкие экскурсы.) Первая из них сегодня явно господствует в церковно-исторической науке. Едва ли не все (за редчайшими исключениями) российские церковные историки, занимающиеся XVIII–XX веками, пишут свои работы именно в её ключе. Их версия исторических событий и процессов общеизвестна, широко растиражирована, и фактически стала церковно-официальной, т. е. зафиксированной в церковной учебной литературе (не говоря уж о научных монографиях и статьях), в церковных энциклопедических изданиях и даже, что, пожалуй, главное – так или иначе отражённой в святцах РПЦ.

Я же придерживаюсь другой, второй парадигмы, научное основание которой в конце XIX века было положено профессором церковного права Императорского Московского университета Николаем Семёновичем Суворовым († 1909 г.).

Чтобы понять разницу между первой и второй названными мною парадигмами в изучении проблем взаимоотношений царской и церковно-иерархической властей, достаточно сравнить дореволюционный «Учебник церковного права» профессора Суворова и современный (1990-х годов) учебник «Церковное право» протоиерея Владислава Цыпина. Разница в содержащихся в них главах о церковном управлении и, в частности, в оценках места православных императоров в Церкви – едва ли не самая кардинальная.

Пользуясь случаем, сердечно благодарю о. Владислава Цыпина за ту его критику концепции профессора Суворова, которая звучит в «Церковном праве»! Много лет назад, заинтересовавшись той, показавшейся мне не слишком убедительной критикой (а Цыпин защищал свою, «первую парадигму» от соответствующей критики Суворова), я обратился к труду самого Суворова, о существовании которого до того не знал. Ну а найдя его и изучив, в «дискуссии Цыпин-Суворов» я встал на сторону последнего. До сих пор на той стороне, во многом благодаря учебнику о. Владислава, и стою.

Среди немногочисленных современных сторонников научной концепции профессора Суворова – профессор-протоиерей Валентин Асмус и доктор юридических наук Алексей Михайлович Величко. Правда, эти почтенные учёные мужи занимаются несколько иной, чем я, хронологией и, в основном, Византией. Я же взялся изучать «дискуссионную» хронологию … И потому, как говорится, «огрёб шишек»… Однако эти «шишки» ждали бы, уверяю Вас, любого исследователя, кто взялся бы предметно за тему «Духовенство РПЦ и свержение монархии». Ведь не зря же историки РПЦ как раньше обходили, так и сейчас обходят эту тему дальней стороной! Ведь, казалось бы: «1917 год»… Узкая хронология… Уж сколько им историки не занимались… Уж какие только общие и частные сюжеты не были в нём рассмотрены! Однако «лежащая на поверхности» тема о политической позиции духовенства РПЦ в период Февраля 1917 г. была и есть зоной умолчания. – Почему? – Да потому, что при первом же поверхностном взгляде на исторические источники сразу становится ясно, что «тема неблагодарная»! Кто её поднимет – тому «шишек не миновать», а церковным историкам по понятным причинам – не миновать и «канонических прещений»… И последнее понятно: ведь напрашивающиеся выводы могут войти в противоречие с «ответами», ранее зафиксированными в святцах!..

Если же отвечать на Ваш вопрос о приоритете, то в своих исследованиях я впервые в историографии предметно рассматриваю события российской истории XIX–XX вв. в свете известной историко-богословской проблемы «священства-царства». В этом заключается и основная новизна моих работ. Назову и другие приоритеты, уже отмеченные рецензентами моих трудов: например, использование в моём сборнике документов «Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году (Материалы и архивные документы по истории Русской православной церкви)» авторского принципа систематизации документов (о чём я с удивлением узнал лишь со страниц журнала «Отечественные архивы»), широкое введение в научный оборот нетрадиционных для историографии источников – богослужебных текстов, введение термина «харизматический конкурент», раскрытие до меня никем не рассмотренных нескольких сюжетов истории России, постановка новых для исторической науки вопросов и т. д. Если говорить о литургических аспектах моих исследований, то среди приоритетов можно отметить проведённый мной анализ эволюции архиерейских богослужебных титулований.

Вы спрашиваете о практической значимости моих работ. Она, главным образом – в разработке в исторической науке нового подхода при исследовании взаимоотношений царской и церковно-иерархической властей в XIX–XX веках: с учётом проблемы «священства-царства».

Подтверждением же тому, что мои работы оказались актуальны и практически значимы, служат соответствующие дискуссии среди духовенства и мирян. В качестве едва ли не самого выразительного их примера можно указать на поднятую в 2008 году епископом Чукотским Диомидом тему о «цареборческой ереси».

Являются ли Ваши исследования сугубо историческими или же Вы преследуете и некоторые общественно-политические цели и задачи?

Я – историк-исследователь, свободный в научном поиске. И свои работы провожу по своей инициативе, без каких-либо политических заказов и без оглядки на какую-либо конъюнктуру. На физическом факультете Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, который я имел честь и счастье окончить, меня учили методам естественнонаучных исследований. В первую очередь – руководствоваться объективными, т. е. проверяемыми фактами, а не идти вослед каких-либо идеологических заказов. Выявленные же в научном поиске факты – связывать причинно-следственными связями и, объясняя обнаруженные явления, показывать соответствующие процессы. Ровно это я и делаю в ходе своих работ.

В современных же реалиях многие историки, занимающиеся историей РПЦ 1-й половины XX века, придерживаются иной методики: они руководствуются концепциями, спускаемыми «сверху», от своего начальства. Под эти концепции они подбирают факты, которые служат подпорками тем идеальным конструкциям. Другие же факты, которые не умещаются в заданные умопостроения – обходятся дальней стороной… Однако лично я никак не могу принять такой «исследовательский» подход.

(К месту заметить, об этих проблемах недавно мною в газете «НГ-религии» опубликована статья – «Больше светскости!» (2011. № 7. 20 апреля).

Если кто не согласен с моей исследовательской концепцией – я с интересом выслушаю аргументированную критику и, если сочту необходимым, отвечу на неё. К сожалению, оппоненты и их публикаторы не всегда дают возможность ответить на критику, что, в общем-то, выходит за рамки формата научных дискуссий. В результате я вынужден публиковать свои ответы несколько «окольными» путями.

А вообще я отношусь к критике как таковой очень спокойно, зная, что «разногласиям среди вас подобает быть, да явятся среди вас искуснейшие». (Прошу прощения, если не точно привёл слова св. апостола Павла…)

Если же говорить о Вашем вопросе о «целях и задачах», то никаких политических целей и задач я не преследую. Мне интересно заниматься исторической наукой, а не политикой. Другое дело, что я сотрудничаю не только с академическими и университетскими изданиями, но и с рядом общественно-политических. Публикуюсь там, чтобы расширить аудиторию своих читателей. И считаю это нормальным. Так поступает едва ли не большинство моих коллег.

Кстати сказать, весьма интересен мой опыт «сотрудничества с церковными изданиями. Меня дважды представители редколлегий разных церковных изданий приглашали, как специалиста, к сотрудничеству. Соответственно, я по их просьбам предоставлял материал. Однако несмотря на приглашения, мои статьи под различными предлогами не пропускались к публикации. В результате те статьи были опубликованы мною в общественно-политических журналах, цели и задачи которых несколько отличаются от целей и задач церковных изданий.

Продолжаете ли Вы начатую работу, и в каких конкретных направлениях в настоящий момент продвигаются Ваши исследования?

Признаться, меня изрядно утомила тема «Духовенство РПЦ и свержение монархии», исследованием которой я занимался приблизительно 15 лет… И года полтора назад практически случайно у меня возник научный интерес к абсолютно иной теме: никак не пересекающейся с предыдущей, даже по хронологии. Начав заниматься ей, я сначала полагал сделать не более, чем небольшую статью. Однако в ходе работы горизонты поиска непрерывно расширялись… И два-три месяца назад я понял, что дело уже не может ограничится и большой статьёй. Судя по всему, будет новая монография. На сегодняшний день её рабочее название таково: «5500 или 5508 лет "от Адама до Христа"? Историко-книговедческий очерк».

Кстати сказать, свои исследования по «Февралю 1917 г.» я начинал практически с того же: с желания написать развёрнутую статью для какого-либо журнала… Однако дело обернулось написанием четырёх книг и защитой кандидатской и докторской диссертаций… Т. ч. история с моей новой темой во многом пошла по схожему «сценарию». Правда, если в первом случае я выбрал тему, то во втором – тема нашла меня.

Вместе с тем времени для занятия наукой с каждым годом, увы, становится всё меньше. Недавно в Российском государственном гуманитарном университете, где я имею честь работать, мне доверили быть координатором создаваемого научно-образовательного интернет-портала «Родная история». И на состоявшейся недавно, 22 июля, встрече президента России с учёными-историками, среди которых был и наш ректор Ефим Иосифович Пивовар, Дмитрий Анатольевич Медведев дважды высказал желание ознакомиться с нашим порталом… Т. ч. в связи с большими объёмами работ по порталу (а я там являюсь и ответственным за рубрику «История Церкви»), ничего не могу сказать о том, когда моя планируемая книга по хронологической проблематике увидит свет.

Всем же исследователям истории Русской православной церкви я, во-первых, желаю свободы научного поиска. И, во-вторых, приглашаю присылать свои материалы на портал «Родная история»: в частности – для рубрики «История Церкви».

Беседовал Михаил Тюренков, главный редактор портала "Правкнига.Ру", специально для"Татьянина Дня"
Михаил Бабкин: Священство и Царство в начале XX века — Татьянин день

Дмитрий Стогов

Рецензия на монографию д.и.н. М.А.Бабкина «Священство и Царство (Россия, начало ХХ в. - 1918 г.) Исследования и материалы» …


Недавно в издательстве «Индрик» под патронажем Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета вышла в свет монография известного ученого, доктора исторических наук Михаила Анатольевича Бабкина «Священство и Царство (Россия, начало ХХ в. - 1918 г.) Исследования и материалы» (М., «Индрик», 2011. 920 с.; илл.)

Основу нового труда историка составляют тщательно переработанные и значительно дополненные новыми фактами и материалами книги - монография М.А.Бабкина «Духовенство Русской Православной Церкви и свержение монархии (начало ХХ в. - конец 1917 г.)» (М., 2007) и ранее изданный им же фундаментальный сборник документов «Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году (Материалы и архивные документы по истории Русской Православной Церкви)» (М., 2006).

В свое время нам уже приходилось рецензировать книгу М.А.Бабкина «Духовенство Русской Православной Церкви и свержение монархии (начало ХХ в. - конец 1917 г.)»

Следует заметить, что в концептуальном плане новая монография историка практически ничем не отличается от предыдущей.

Напомним суть концепции М.А.Бабкина, которую, по справедливому признанию доцента Российского государственного гуманитарного университета, кандидата исторических наук Олега Аурова (http://pravkniga.ru/reviews.html?id=2019), «нельзя не назвать революционной, ибо она не оставляет камня на камне от традиционных представлений о роли православного духовенства в революционных событиях 1917 года». Традиционно в историографии, как советской, так во многом и постсоветской, считалось, что духовенство Православной Российской Церкви являлось «реакционным», представляло собой незыблемую опору Царского Самодержавия, а в ходе февральских событий 1917 года оказало сопротивление революции. Считалось, что высшая церковная иерархия лишь потом, так сказать, post factum, корректировала свою позицию и подстраивалась под революционные реалии.

Изучив многочисленные исторические источники, в том числе и многочисленные архивные материалы, автор монографии пришел к выводу, что Святейший Синод Православной Российской Церкви в дни февральских событий всецело поддержал Временное правительство и практически ничего не делал для спасения монархии. Мало того, утверждает М.А.Бабкин, духовенство Православной Российской Церкви в целом сыграло важную роль в революционном процессе, направленном на свержение монархии в России. Согласно концепции М.А.Бабкина, высшему органу церковной власти - Святейшему Правительствующему Синоду - принадлежит особая, одна из ведущих и определяющих ролей в установлении в России революционной власти, в свержении института Царской власти. Таким образом, высшее церковное духовенство представляло собой своего рода революционную силу, которая, наряду с либеральной интеллигенцией, приняла непосредственное участие в процессе свержения Самодержавия.

По словам историка, именно духовенство еще задолго до революционного февраля начало осуществлять «деятельность, направленную на ограничение участия Императора в церковном управлении и на «отдаление» Церкви от государства» (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 593). В этой связи М.А.Бабкин конкретизирует свою мысль следующими словами: «Меры, предпринимавшиеся представителями епископата в предреволюционные годы, были направлены на десакрализацию власти российского Самодержца. <...> После нескольких безуспешных попыток добиться разрешения на созыв Поместного Собора представители архиерейского корпуса стали связывать надежды на «освобождение» Церкви от императорского контроля с возможностью смены формы государственной власти в России в пользу любой формы правления» (Там же. С. 594).

В небольшом по объему пункте монографии под названием «Была ли альтернатива действий у Св. Синода» (с. 258-267) автор фактически ставит вопрос о возможности существования заговора в среде высшего духовенства, целью которого являлось участие в свержении монархии. По словам М.А.Бабкина, «в распоряжении членов Св. Синода был целый ряд мер, с помощью которых можно было уменьшить среди православного населения накал революционных страстей» (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 259) (обратиться к пастве с посланием, выпустить аналогичное обращение к армии и флоту, составить отдельное обращение к гарнизону Петрограда с верноподданническими призывами и т.д.), однако духовенство Православной Российской Церкви не приняло ни одной из этих мер и, таким образом, по словам историка, фактически солидаризировалось с участниками революционного переворота. По мнению М.А.Бабкина, «...с большой долей вероятности можно утверждать, что если бы Св. Синод в судьбоносные для Царя и страны февральско-мартовские дни 1917 года предпринял в отношении монархии охранительные меры, то политические события в столице и на местах пошли бы по другому сценарию» (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 600).

Согласно выводам М.А.Бабкина, такие действия (или бездействие) высших иерархов объясняются, прежде всего, их желанием пересмотреть известную проблему «Священство - Царство» и фактически признать примат церковной власти над светской. Автор исследования показал почти полное единодушие священноначалия по данным вопросам. И лишь отдельные представители духовенства и обер-прокуратуры (викарный епископ Никодим (Кротков), обер-прокурор Св. Синода Н.П.Раев, товарищ обер-прокурора Св. Синода князь Н.Д.Жевахов, епископ Пермский и Кунгурский Андроник (Никольский) и некоторые другие) тем или иным образом высказывали свое отрицательное мнение о происшедших в феврале-марте 1917 года переменах.

Особое место (и это, несомненно, новаторский подход) в труде М.А.Бабкина занимает рассмотрение вопроса об осуществленных высшим церковным духовенством исправлениях в чинопоследованиях, которые были произведены в 1917 году. Их анализ позволяет проследить, как в угоду политической конъюнктуре высшая церковная иерархия была вынуждена корректировать богослужебные тексты. По сути дела, повсюду из богослужебных текстов убиралось не только любое упоминание Императора Всероссийского, но и зачастую и вообще какое бы то ни было упоминание слова «Царь». Эти исправления подчас принимали абсурдный характер. На местах даже были попытки внести кощунственные исправления в текст Священного Писания (например, слова 20-го псалма «Господи, силою Твоею да возвеселится Царь» в некоторых храмах читались как «...силою Твоею да возвеселится Временное правительство» (Бабкин М.А. Духовенство Русской Православной Церкви и свержение монархии (начало ХХ в. - конец 1917 г.). М., 2007. С. 162).

То же самое касается отдельных молитвословий некоторым церковным праздникам (в монографии М.А.Бабкина приводятся тексты периода Империи, «послефевральской» 1917 г. и современной редакций). Например, на с. 852 монографии приводится характерный пример, касающийся службы празднику Происхождения честных древ честнаго и животворящего Креста, 1 (14) августа: Светилен, на «и ныне» - в старой редакции - «Крест - Царей держава», в новой (текст современных чинов) - «Крест - наша держава». Все это вместе взятое, по словам историка, еще более дискредитировало как Церковь, так и новую форму правления в глазах простого народа, способствовало росту в народной среде нигилистических и анархических воззрений.

Следует отметить, что в определенной степени автор исследования уже идет по проторенному современными историками пути. Назовем, к примеру, работу С.Л.Фирсова «Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России» (СПб., 1996), другие работы этого историка, посвященные данной проблематике, в которых он подробно коснулся вопросов, связанных с происходившими в России начала ХХ века процессами десакрализации в общественном сознании Царской власти, постепенного разложения православного духовенства, его демократизации, постепенного разрушения православной основы государства в целом. Упомянем также труды известного церковного историка С.В.Фомина (См., напр.: Фомин С. Россия без Царя // Серафим (Кузнецов), игумен. Православный Царь-Мученик. М., 1997, и др.), в которых осуществляется попытка создать концепцию духовного развития Российской Церкви и всего русского православного народа в начале ХХ века. С.В.Фомин пытается, в частности, ответить на очень важный вопрос, «почему в те дни, когда решалась судьба Русского Православного Царства, <...> церковная иерархия в большинстве своем была, мягко говоря, столь равнодушна к этому?» (Фомин С. Россия без Царя. С. 688-689). Несмотря на то, что исследователь поставил, как говорится, «ребром» данный вопрос, тем не менее, как нам представляется, он не смог дать на него ясного ответа.

Свои выводы М.А.Бабкин строит, основываясь на рассмотрении целого комплекса различных источников (законодательные и правительственные акты, касающиеся жизни Церкви, документы официальных церковных структур, прочие документы, дневники, мемуары, частную переписку участников событий, периодическую печать, богослужебные книги различных лет издания и т.д.). Особую ценность монографии придает использование ее автором большого числа архивных источников (материалы нескольких архивов, среди которых - Российский государственный исторический архив, Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный архив древних актов и др.). И в этом плане даже по сравнению с его первой монографией новая книга М.А.Бабкина производит еще более выигрышное впечатление. Ученый проявил себя как великолепно эрудированный, опытный историк-архивист, досконально изучивший многие доступные ему источники.

В рассматриваемой нами книге особый интерес как раз и представляют опубликованные М.А.Бабкиным архивные, прежде не публиковавшиеся документы по истории церковно-государственных отношений. Это извлечения из указов Императоров, определений Святейшего Синода, отрывки из молитвословий, чинопоследований разных исторических периодов, служебные записки, представления, постановления съездов духовенства, отрывки из обращений архиереев, праздничных посланий, распоряжения, протоколы допросов ОГПУ и пр. Документы охватывают громадный исторический период - с петровских времен до наших дней и представляют огромный исторический интерес, могут быть востребованы не только историками при исследовании вопросов церковно-государственных отношений, но и в учебном процессе (преподавание истории Церкви в духовных учебных заведениях и т. д.). Даже общий объем опубликованных М.А.Бабкиным в своей новой книге источников поистине впечатляет (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 623-878).

Кроме того, автором монографии составлены многочисленные сводные материалы, содержащиеся в приложениях: хронология основных событий истории России и Русской Православной Церкви (начало ХХ в. - конец 1918 г.), статистические сведения о Православной Российской Церкви в начале ХХ в. в виде таблиц, сводный перечень епархий и викариатств, список иерархов РПЦ (на 1 марта 1917 г.), список членов Синода зимней 1916/1917 и летней 1917 г. сессий, избранные биографические сведения о членах Синода состава зимней сессии 1916/1917 гг., общие формулы поминовений церковных властей на литургиях в XVIII-ХXI вв. (по материалам «Чиновников архиерейского священнослужения»), внебогослужебные титулования священнослужителей, полный именной указатель и т. д., представляющие несомненный научный интерес. Таким образом, М.А.Бабкин проделал колоссальную работу по систематизации исторических фактов.

Заслуживают внимания также разносторонние знания М.А.Бабкина в области дисциплин, не являющихся, собственно говоря, историческими. Имеется в виду, в первую очередь, литургика (пункт «Изменения богослужебных чинов поставлений и рукоположений в различные степени церковно- и священнослужения», с. 247-257).

В книге содержится богатый и уникальный иллюстративный материал - фотокопии различных документов и богослужебных книг как синодального, так и периода Временного правительства и советского периода, извлеченные из архивов и библиотек; редкие фотографии некоторых духовных (митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича)) и светских (И.В.Сталин) лиц.

Хронологические рамки исследования М.А.Бабкина определены следующим образом. Начальный период, рассматриваемый в книге, практически совпадают с революцией 1905-1907 гг., когда как конечный период совпадает с окончанием Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. Следует, однако, подчеркнуть, что исследователь для обоснования своей концепции делает также значительные экскурсы как в предшествующий период (даются основные сведения, касающиеся положения Церкви, начиная с правления Петра Великого), так и в последующий период (советский и даже постсоветский), причем в разделах «Вместо послесловия (I)» (с. 608-615) и «Вместо послесловия (II)» (с. 616-622) разбираются соответственно некоторые события из новейшей истории РПЦЗ (раскол в Русской Православной Церкви Заграницей, возникший в связи с рассмотрением вопроса о пересмотре «общецерковного» отношения к свержению монархии в 1917 году) и РПЦ (позиция бывшего епископа Анадырского и Чукотского Диомида (Дзюбана)).

Если говорить о некоторых недостатках работы М.А.Бабкина, то хотелось бы указать на определенный перекос при рассмотрении проблемы «Священство - Царство» в сторону подробного анализа деятельности «Священства», то есть иерархов Православной Российской Церкви. Думается, однако, что для полноты картины следовало бы более обстоятельно рассмотреть и проблему «Царства», понимая под ней даже не только и не столько личность последнего Императора - Царя-Мученика Николая II, но и все его окружение (Императорский двор, великосветские салоны и кружки, различные влиятельные группы при дворе), а также высшие органы государственной власти Империи, непосредственно подчиненные Царю, - Государственный Совет, Совет Министров и пр. Впрочем, следует заметить, что рассмотрение проблемы именно в таком ракурсе фактически потребует написания еще одной объемной монографии, и, видимо, подробное изучение деятельности «Царства» должно стать предметом исследования в будущем. На страницах же своей монографии М.А.Бабкин пытается представить Царство как некую однозначно позитивную данность, истоки которой (и в этом, по нашему мнению, историк абсолютно прав) лежат в византийском прошлом Вселенского Православия. «Сама власть Императора, как Помазанника Божия, имела духовную основу именно в Православии. <...> Царская власть являлась в многонациональной и многоконфессиональной России, с ее разным уровнем социально-экономического развития огромных территорий, системообразующим стержнем», - пишет в этой связи, в частности, М.А.Бабкин (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 600). Ни в коей мере не подвергая сомнению эти постулаты, тем не менее, заметим, что, по крайней мере, в формально юридическом смысле олицетворением Царской власти в начале ХХ века были и весьма либерально настроенные правительственные чиновники, подчинявшиеся непосредственно Императору (например, председатель Совета Министров С.Ю.Витте, главноуправляющий земледелием и землеустройством А.В.Кривошеин, министр народного просвещения граф П.Н.Игнатьев, военный министр А.А.Поливанов, позже оказавшийся на службе у большевистского режима, и многие другие). Политика последнего царствования, как известно, была весьма противоречивой, хотя бы в силу воздействия на нее указанных лиц (тот же Витте «проталкивал» пресловутый Манифест 17 октября 1905 г.), поэтому рассматривать ее как абсолютно позитивную данность было бы, по нашему мнению, слишком скоропалительно. Значительная часть высшей бюрократии Российской Империи, являвшейся де-юре олицетворением Царского режима, фактически вела страну в либеральную и революционную пропасть.

Мало того, колоссальная часть либерально настроенного чиновничества, как убедительно доказывает, используя многочисленные архивные документы, в своем исследовании петербургский профессор А.В.Островский, являлась фактически агентурой революционных сил. Как пишет, в частности, А.В.Островский, «пореформенная эпоха характеризовалась постепенным расширением круга чиновников и офицеров, которые тем или иным образом были связаны с либеральной оппозицией и революционным подпольем или же сочувствовали им». «А это означало, - продолжает историк, - постепенное, мирное и незаметное завоевание государственного аппарата антиправительственными силами, что вело не только к утрате эффективности выполнения им своих функций, но и к тому, что он становился способным действовать вопреки интересам тех социальных сил, которые стояли во главе государства» (Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина? М., 2004. С. 556).

Так, к примеру, эти чиновники, являвшиеся тоже олицетворением Царской власти, в последние годы и даже месяцы существования монархии саботировали все предложения правых о необходимости восстановления «порядка» в уже подверженной либеральному и революционному брожению стране, препятствовали свободному доступу лидеров монархистов к Императору, используя при этом разного рода отговорки вроде «чрезвычайных обстоятельств военного времени» и т.д. Так что, учитывая хотя бы эти факты, думается, было бы слишком опрометчивым рассматривать «Царство» в широком смысле этого слова, то есть весь государственный аппарат Российской Империи (а именно так его и надо рассматривать, если мы хотим восстановить объективную картину событий), как абсолютно благую данность.

Весьма спорным, на наш взгляд, является и утверждение автора монографии о том, что навязываемые в предреволюционные годы демократической и либеральной оппозицией «пропагандистские штампы о «бедности, нищете и отсталости» народа, не соответствовавшие реальному положению дел в Царской России, и позднее продолжали (и небезуспешно) навязываться массам коммунистическими идеологами» (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 48). Безусловно, либералы и революционеры всех мастей использовали в своей пропаганде штампы об «отсталой, дикой, нищей России» и т.д. Но, рассуждая непредвзято, зададимся вопросом: а все ли в действительности было благополучно в тогдашней России? Все ли тогда жили богато и счастливо? Если да, то почему же практически все монархисты-черносотенцы, которых уж никак не заподозришь в нелюбви к России или к Самодержавному строю, указывали в своих книгах, статьях и публичных речах на многочисленные факты произвола и мздоимства со стороны чиновников, на факты, свидетельствующие о нищете и «забитости» значительной части русского народа? Достаточно, например, перечитать публицистические произведения видного монархиста К.Н.Пасхалова («Самоубийство «приказного строя»», «Безнадежность настоящего», «Безвыходное положение» и др.) или известного правого присяжного поверенного и политика П.Ф.Булацеля (Конспект доклада П.Ф.Булацеля о необходимости изменения рабочего законодательства в России, «Перлы современной русской юстиции», «Небывалое государственное преступление», «Спасайте русский язык» и др.), чтобы понять, что в тогдашней России было, мягко говоря, далеко не все так благополучно, как кажется М.А.Бабкину. Неужели все эти черносотенные публицисты были тоже «куплены» либералами и революционерами, или же они отражали в своих произведениях реальную действительность того времени?

Думается, что далеко не бесспорным является и утверждение автора монографии о том, что со времен Петра I «единство Империи и Церкви, основанное на Православной вере, хотя и не было лишено недостатков, но в целом было очень плодотворным» (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 37). Как, например, следует рассматривать, согласно концепции М.А.Бабкина, одно из порождений Синодального периода - секуляризационную реформу 1764 года с ее изъятием церковных владений и упразднением значительного количества монастырей (например, весьма древнего Троицко-Варнавинского монастыря, основанного еще в XV веке преподобным Варнавой Ветлужским)? Как «отдельный недостаток» Синодального периода истории Православной Российской Церкви? Или все же как трагическую страницу не только церковной, но и русской истории в целом?

Также хотелось бы обратить внимание и на то бесспорное обстоятельство со знаком минус, напрямую вытекавшее из всего Синодального периода церковной истории: Церковь, являвшаяся в то время фактически полностью подчиненной бюрократической системе Российской Империи, неизбежно, при крушении этой системы в феврале-октябре 1917 года, не могла не пострадать, и действительно сильно пострадала. И никакое участие высшего церковного духовенства в февральском перевороте 1917 года ему уже не помогло и не могло помочь.

Также представляется далеко не бесспорным и требующим дополнительных научных изысканий уже отмечавшееся нами утверждение М.А.Бабкина о том, что высшие церковные иерархи были вовлечены в предварительный антимонархический сговор и даже заговор с депутатами Прогрессивного блока (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 268). При этом историк отталкивается от того факта, что Синод сразу же после февральского переворота согласился поддержать Временное правительство и его лидеров. Думается, что высший церковный орган мог это сделать и по вполне прагматическим причинам: реальную власть в стране к тому времени уже захватили либеральные и революционные силы, не только антимонархически, но и антицерковно настроенные. И что еще, если рассуждать с прагматических позиций, оставалось делать Синоду? Как убедительно показал на страницах своей книги сам М.А.Бабкин, в среде духовенства, как правило, доминировало негативное отношение к последнему Российскому Императору, и, следовательно, оно, как только в этом отпала необходимость, и не желало его поддерживать. Да и, с другой стороны, далеко не все представители духовенства были готовы пойти на прямую конфронтацию с новой властью со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями.

Утверждение же М.А.Бабкина о том, что план по заточению Царицы в монастырь, о котором пишет историк С.П.Мельгунов (Мельгунов С.П. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 года // Избранные сочинения С.П.Мельгунова / Под общ. ред. А.В.Репникова. М., 2003. С. 111), «не мог быть осуществлен без непосредственного участия духовенства», а также его предположение о том, что «была и соответствующая договоренность между его «архитекторами» и духовными чинами» (Бабкин М.А. Священство и Царство... С. 269), являются, по сути дела, голословными, и требуют документального подтверждения.

Также весьма спорной и далеко не однозначной представляется оценка М.А.Бабкиным деятельности Святейших Патриархов Тихона (Беллавина) и Сергия (Страгородского). Например, в книге утверждается, что действия владыки Сергия (тогда еще архиепископа Финляндского и Выборгского) «вели к устранению с уст Церкви буквально любого молитвенного звука об Императоре: даже как о "временно" в условиях "междуцарствия" не царствующем» (с. 443). При этом не раскрываются причины такого подхода со стороны владыки, а делаются лишь намеки на антимонархическую позицию владыки Сергия. А утверждение автора монографии о том, что «находившийся в заточении Государь Николай II "трудами и тщанием" представителей высшей церковной иерархии (в первую очередь – владыки Сергия (Страгородского)) был лишен "официальной" молитвенной поддержки Церкви» (с. 443) позволяет (хотя и без наличия четкой доказательной базы) предположить, что именно владыка Сергий мог являться чуть ли не душою «антимонархического заговора» в Церкви. На с. 536 утверждается (опять-таки без должных доказательств), что Патриарх Тихон «видел в Императоре своего "харизматического конкурента"». И такие примеры бездоказательной критики в адрес Святейших Патриархов содержатся в монографии М.А.Бабкина в достаточном количестве.

Впрочем, указанные недостатки, на наш взгляд, носят частный характер и в целом не снижают актуальности и научной новизны представленного М.А.Бабкиным исследования, которое, вне всякого сомнения, будет интересно не только узкому кругу специалистов-историков, но и всем читателям, не равнодушным к русской истории, к проблеме церковно-государственных отношений в истории России начала ХХ века. Монография М.А.Бабкина, будем надеяться, послужит отправной точкой для оживленной дискуссии, как в научных кругах, так и в кругах православной общественности, о приемлемой форме соотношения «Священства» и «Царства».

Дмитрий Игоревич Стогов, кандидат исторических наук
Рецензия на монографию д.и.н. М.А.Бабкина «Священство и Царство (Россия, начало ХХ в. - 1918 г.) Исследования и материалы»